Записки мертвеца - Георгий Апальков

за что ни про что. Короче, подробностями заморачивать не буду. Просто исходи из того, что самое лучшее для тебя и для пацана — это сделать всё как я тебя прошу.

Капитан взглянул на меня и сделал глубокую затяжку. Затем снова посмотрел на человека в чёрном.

— И что мне про него доложить, когда я без него приеду?

— Тут уж сам придумай. Для него лучше будет, если скажешь, что, мол, на трупов налетели, в замес попали, он побежал и потерялся. Так он потом вернуться сможет. Скажешь, что погиб — придётся ему либо с нами остаться, либо куда-то дальше одному двигаться. Ну, а если скажешь, что он к нам в плен попал — ты уже знаешь, что будет. Тачка там, на дороге, ваша стоит?

— Наша, — ответил капитан.

— Сейчас ствол тебе вернём. Дружище, сбегай, позови Абидина, пусть пистолет капитану принесёт, — обратился человек в чёрном к одному из сидевших на соседней скамейке. Тот встал и удалился куда-то в сторону арки, ведущей из двора дома к проезжей части.

— Как я узнаю, что с пацаном нормально всё? — спросил Смирнов.

— Никак. Но и выбора у тебя нет.

Вдруг рация на поясе человека в чёрном зашипела: та самая рация, которую он изъял у капитана несколько минут назад. В её динамике прохрипел голос полковника Старкова:

— Смирнов, приём! Доложить обстановку.

Человек в чёрном снял с пояса рацию и протянул её капитану, с какой-то зловещей, мрачной торжественностью возвестив:

— Момент истины.

Смирнов взял рацию в руку, но отвечать на вызов не спешил. По его лицу было видно, как работает сейчас его мозг в попытках то ли судорожно придумать какую-нибудь складную байку, то ли взвесить напоследок все вводные, чтобы принять окончательное решение по выходу из той патовой ситуации, в которой не повезло оказаться и ему, и мне.

У меня самого мыслей не было никаких. Я только сидел там, мёрз и надеялся дожить до вечера.

— Товарищ полковник, столкновение с заражёнными, не могу говорить сейчас, доклад через десять-пятнадцать минут, конец связи, — на одном дыхании проговорил капитан, а затем выключил звук у рации.

Человек в чёрном испытующе посмотрел на него.

— Потом придумаю что-нибудь, — прокомментировал Смирнов.

— Пистолет его, — сказал мужчина, которого человек в чёрном, казалось, лишь минуту назад отправил за оружием капитана.

— Проводи капитана к машине. Как проводишь — отдай пистолет, и пусть едет с богом. Думаю, мы друг друга поняли и обо всём договорились.

Человек в чёрном снова взглянул на капитана, словно бы ожидая от него подтверждения своих догадок. Капитан молча кивнул, так и ничего не сказав, встал со скамейки и бросил в снег недокуренную сигарету. Потом он обошёл скамью и встал где-то за моей спиной.

— Спасибо за службу, пацан, — сказал он, хлопнув меня по плечу, — Давай тут, в обиду себя не давай. Всё нормально будет, не бойся.

Я не знал, что я могу на это сказать, и о чём могу спросить капитана напоследок. И потому я промолчал. Мысли и чувства в моменте были противоречивые. С одной стороны, месяц армейской муштры, проведённый под началом Смирнова, убедил меня в моей неотделимости от своих командиров и начальников. Они, вроде как, заместили нам погибших или пропавших без вести родителей, а теперь выходило так, что этот новый родитель оставлял меня на произвол судьбы. С другой стороны, я отчётливо осознавал, что никакого другого выхода из сложившейся ситуации попросту нет, и что либо так, либо — вместе на тот свет. Единственное, по поводу чего мысли и чувства мои были однозначными — это Ира. Я знал, что не могу потерять её, и тревожился о том, что разлука наша теперь может продлиться чуть дольше, чем мы планировали сегодня утром. Но я верил, что в итоге всё сложится хорошо. До последнего верил. И даже сейчас, хоть это и глупо, верю, что нам всё-таки удастся встретиться в последний раз.

И хотя болезнь уже изрядно подкосила меня, мне всё равно трудно усидеть на месте. Дневник хоть как-то отвлекает меня от томительного ожидания. Я всё сижу здесь, сижу и сижу, и жду, пока… Пока что? Пока случится чудо? Может и так. Только какой у меня есть выбор? Выйти и самому распугать всех мертвяков, которые, кажется, только-только вернулись самолётом с какого-то тёплого морского курорта: такие они свежие, отдохнувшие и даже в половину не такие вялые, как те, что были в городе. Как такое возможно? Ума не приложу. Да и какая разница? Наше дело малое: сиди тут и смиренно мочи всё, что представляет угрозу, не думая, откуда эта угроза вообще берётся, и откуда она взялась изначально. Н-да уж… Если и есть какая-то тайна человечества, которую я хотел бы узнать перед смертью — это тайна причины вымирания. Как так получилось? Неужели сама природа решила нас уничтожить? Или, может, это чей-то тайный замысел, или божественное вмешательство? Одно знаю наверняка: знать тайну гибели нашей цивилизации сейчас, на смертном одре, мне хочется больше, чем когда-то хотелось постигнуть загадку зарождения и происхождения человечества. В самом деле, кому теперь какая разница, как мы появились на свет? Неужели сейчас, в мире, где люди восстают из мёртвых и стремятся истребить живых, это всё ещё кого-то волнует?

Короткая сводка о самочувствии: тошнит, болит голова, снова поднимается температура. Укус, вроде бы, перестал болеть, но начал чесаться. В какой-то степени это ощущение кажется даже приятным, но повязку снимать мне теперь страшновато. Пожалуй, так и оставлю её до самого конца: нет толку бесконечно менять её в тщетных надеждах обеззаразить рану больше, чем я уже это сделал. После укуса прошло, кажется, около восьми часов: точно вычислить трудно, поскольку за временем я с самого утра не следил, а после того, как меня укусили, счёт ему я окончательно потерял. Когда укусили, было ещё светло, а сейчас — темно, и это всё, что я доподлинно знаю. Если прошло и впрямь столько времени, то в запасе у меня есть ещё несколько часов — а то и десяток часов, если повезёт. В общем, до рассвета надеюсь дотянуть — это точно. А там поглядим.

Пойду немного расслаблюсь, прежде чем начинать выводить мой рассказ на финишную прямую. Скоро всё закончится: как для меня, так и для этого потрёпанного дневника. Не знаю, свершится ли чудо, и смогу ли я в итоге сам отдать эти записи человеку, в чьих руках от них будет больше пользы, чем в моих после моей скоропостижной кончины.