Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма"

— Поль, может, тебе ещё лезвие принести и помочь вены вскрыть? Если тебе так хочется себя добить, это будет более гуманным способом, — её грозный вид вкупе со скрещенными на груди руками недвусмысленно намекали, что желаемую информацию она мне предоставлять не собирается.

А мне самой тяжело было объяснить, зачем понадобилось спрашивать об этом именно сейчас. Чтобы учиться на чужих ошибках и хотя бы постараться быть лучше неё? Или чтобы провести очередное сравнение, конечно же, не в свою пользу, и заранее найти оправдания, почему я априори никогда не стала бы подходящей партией для Иванова?

Хотя у меня уже имелся огромный и подробный список собственных недостатков, в котором было столько пунктов, что ему следовало бы держаться от меня на расстоянии как минимум в сотню километров.

И мне бы от него, на самом-то деле, — тоже.

— Так, Романова! — не выдержав моего понурого выражения лица, решительно гаркнула Натка, чуть смутилась повышенного внимания тут же оглянувшихся на нас одноклассников и схватила меня за руку, выволакивая вслед за собой в коридор. — Хватит над собой издеваться, Поль. Посмотри на меня, вспомни всё, что знаешь о моих отношениях с Яном, взгляни на Риту, которую до сих пор травят в собственном классе. И просто прими тот факт, что если Иванов начал вести себя, как мудак, обратно в прекрасного принца он уже не превратится. Не иди по нашим стопам, не тешь себя иллюзиями, которые в итоге принесут тебе боль.

— Но это я виновата в нашей ссоре…

— И что? Не случилось ничего такого, из чего стоило устраивать трагедию. Конечно, вам нужно поговорить обо всем этом, но если он и дальше продолжит мотать тебе нервы, посылай его нахер. Я ещё сама выскажу ему всё, что думаю об этом.

— Не надо ему ничего высказывать, — вяло взбрыкнула я, не желая признавать, что в её словах слишком многое заставляло всерьёз задуматься, а не ошиблась ли я снова, поставив Максима на недосягаемый по своей высоте пьедестал и оказавшись готова буквально молиться на него.

— Как знаешь. Мне на самом деле казалось, что он очень трепетно к тебе относится. Ты как раз спрашивала про Нику: так вот, могу тебе сказать, что с ней он точно никогда так не носился, даже при том, что они встречались открыто и долго. Но сейчас он не прав. Точно не прав. Убегать и прятаться — не лучший способ решения проблем.

Конечно же, не лучший. Это именно мой излюбленный способ решения проблем, который Иванов изощрённо преподнёс мне обратно спустя почти два месяца, позволив побывать в его шкуре и прочувствовать всё то, что когда-то испытал он. Жестоко? Да. Поучительно? Безусловно. Справедливо? Отчасти.

Но судить и попрекать его за это всё равно не хотелось. Единственное, что нужно было сделать сейчас — открыто поговорить и услышать друг друга, пока мы не наломали ещё больших дров.

***

Мне показалось, что он почувствовал моё присутствие. По тому, как замедлились шаги, какой осторожной, крадущейся стала поступь, как сбилось дыхание после нескольких шумных выдохов. И когда нас разделяла лишь приоткрытая дверь, Максим замер в нерешительности, а я и вовсе боялась дышать, чтобы не спугнуть его.

— Кто меня сдал? — спокойно спросил он, шагнув внутрь раздевалки и с каменным лицом проходя мимо меня, притаившейся в углу рядом с входной дверью.

— Оба, — я попыталась улыбнуться и дёрнулась к нему навстречу, но была резко остановлена пугающе жёстким, пылающим ненавистью и злобой взглядом, от которого будто за одно мгновение выгорела дотла и осела на пол горсткой бесцветного пепла. Не на такой приём я рассчитывала. — Я хотела… поговорить с тобой.

— О чём? — равнодушно бросил он из-за плеча, открыв свой ящик и принимаясь быстро собирать в рюкзак лежавшие там учебники и тетради.

А я смотрела на него, открыв рот, и не могла выдавить из себя больше ни звука. Все признания, обещания и клятвы, все искренние, пропитанные нежностью и раскаянием слова, все идущие от самого сердца чувства с треском крошились у меня внутри и стенали от боли и унизительного чувства, что они оказались никому не нужны.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

И я тоже.

— Ну что, пойдём вместе на дискотеку? Подержимся за ручки, поцелуемся у всех на виду? — издевательски протянул он, закрыл шкафчик и встал прямо напротив меня, мерзко ухмыляясь. А мне даже обидно не было, только противно от собственной глупости и наивности, и больно. Очень, нескончаемо больно, хотя я так опрометчиво уверяла себя, что смогу вынести его равнодушие.

Но это было не равнодушие. И даже не ненависть. Я смотрела на его искривлённые в презрении пухлые губы, в глаза глубокие и тёмные, как бушующее во время шторма море, которое пронзали насквозь брошенные разгневанными богами молнии. Я смотрела на прямую спину и застывшие в нечеловеческом напряжении плечи, на пальцы, сжавшиеся до побеления костяшек, и ходящие на лице желваки. Я смотрела на человека, который настолько отчаянно хотел защититься от боли, что всеми силами отталкивал от себя ту, кто легко мог эту боль причинить.

Меня. Он отталкивал меня яростно и грубо, а я не знала, как с этим бороться. Молчала и смотрела, смотрела, смотрела на него, мечтая о том, чтобы он вдруг научился читать мысли.

— То-то же и оно, Полина, — заключил Иванов, интерпретировав моё молчание именно так, как сам захотел. — Не понимаю, какой смысл нам разговаривать.

Он снова решительно прошёл мимо меня и вышел в коридор, а мне не оставалось ничего другого, как с видом жалкой побитой дворняжки плестись вслед за ним к кабинету завуча.

И с каждой следующей преодолённой ступенькой моё терпение иссыхало и трескалось, подобно земле под продолжительным летним зноем, и наружу начинали пробиваться маленькие и пока не успевшие окрепнуть ростки злости, подпитываемые теми слезами, что бурным речным потоком скопились внутри меня, ожидая своего выхода.

— Ты так и будешь убегать от меня, вместо того чтобы дать возможность всё объяснить? — бросила я ему в спину, уже и не надеясь, что это сможет что-либо изменить. Однако Максим замер прямо среди лестницы и резко обернулся ко мне, наградив ещё одним пугающе-яростным взглядом сверху вниз.

— Я и так всё знаю. Наши друзья подсуетились. Только это вообще ничего не меняет. Что, если бы Филатова сказала об этом после того, как мы бы объявили об отношениях, а, Полин? Ты бы со мной порвала, чтобы не позориться и сделать вид, будто это всё тебя не касается? А если бы она сказала, что вчера видела меня целующимся с кем-нибудь, ты бы тоже сразу поверила, да? Даже не спросив меня?

— С чего ты вообще всё это взял? Это совсем разные вещи, Максим! Да, представь себе, я не хотела, чтобы меня посчитали шлюхой! Что в этом предосудительного?

— А что, спать со мной могут только шлюхи? — усмехнулся он и укоризненно покачал головой, пока я ловила ртом воздух, саму себя загнав в безвыходную ловушку. — А я ведь, Полина, никакие презервативы не покупал. Зачем бы они мне? Может быть, я действительно обращался с тобой, как с шлюхой, и тащил тебя в постель при каждом удобном случае? Или использовал те вечерние полчаса, чтобы нагнуть тебя раком в подъезде? В твоём понимании ведь именно так должны выглядеть отношения с таким, как я.

— Зачем ты так, Максим? Ты ведь знаешь, что всё иначе. Я просто испугалась и не знала, что делать. Мне было очень страшно.

— Страшно тебе было, есть и будет. Потому что на самом деле нахуй тебе не нужны эти отношения, Поль, — он спустился на пару ступенек вниз и встал прямо надо мной, так желанно-болезненно близко, что с каждым глубоким глотком воздуха я жадно пыталась распробовать и насытиться его горьковатым запахом грейпфрута. Напоследок. — Ты не веришь в нас. Не веришь мне. И я понял, что мне не под силу сделать что-нибудь, что заставило бы тебя в будущем поменять своё мнение. Какой тогда смысл тянуть с этим? Зачем пытаться сложить то, что никогда не сложится?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Его голос стих, выцвел, растворился в звуках доносящейся с первого этажа музыки, а вместе с тем и из глаз ушла ярость. Вместо неё осталась пепельно-серая мутная пелена усталости и затягивающая в себя чёрная воронка безысходности, которую мне так сильно хотелось окропить своими слезами.