Весь Дэн Браун в одном томе - Дэн Браун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Неужели ты так ничего и не понял? — задыхаясь, спросил Мортати. — Именно поэтому его святейшество пришел к тебе в больницу в Палермо, когда ты был еще мальчиком. Именно поэтому он взял тебя к себе и растил тебя. А монахиню, которую он любил, звали Мария… это твоя мать. Мария оставила монастырь, чтобы целиком посвятить тебе свою жизнь, но она сохранила верность Создателю. Когда папа узнал, что его возлюбленная погибла во время взрыва, а ты чудесным образом спасся… он поклялся перед лицом Бога, что никогда более не оставит тебя одного. Твои родители, Карло, сохранили невинность. Они не нарушили обета, данного Богу. И все же им удалось принести тебя в этот мир. Ты — данное им чудом дитя.
Камерарий закрыл уши руками, чтобы не слышать этих слов. Он неподвижно, словно разбитый параличом, стоял у алтаря, а затем резко, как будто из-под его ног выдернули опору, упал на колени и горестно завыл.
* * *
Секунды. Минуты. Часы.
Понятие времени в стенах капеллы, казалось, утратило всякий смысл. Виттория почувствовала, что постепенно начинает освобождаться от паралича, поразившего всех присутствующих. Она отпустила руку Лэнгдона и начала проталкиваться сквозь толпу кардиналов. Ей казалось, что от дверей капеллы ее отделяет несколько миль и что она двигается под водой… медленно и с трудом.
Ее движение, видимо, вывело из транса всех остальных. Один из кардиналов начал молиться. Некоторые рыдали. Часть священников следили за ее движениями, и по мере того, как девушка приближалась к дверям, отрешенные взгляды кардиналов начали приобретать осмысленное и отнюдь не дружелюбное выражение. Она почти пробилась сквозь толпу, когда кто-то схватил ее за руку. Виттория обернулась и оказалась лицом к лицу с одним из служителей церкви. Его морщинистое, похожее на печеное яблоко лицо было искажено страхом.
— Нет, — прошептал старец. — Вы не должны уходить.
Виттория замерла, не поверив своим ушам.
— Прежде чем перейти к действиям, нам необходимо все продумать, — сказал второй кардинал, преграждая ей путь.
— Это может иметь весьма болезненные последствия для… — вступил третий.
Виттория оказалась в окружении. Недоуменно оглядывая кардиналов, она сказала:
— Но все, что сегодня произошло… Мир должен узнать правду.
— Сердцем я с вами, — произнес, не отпуская ее руки, морщинистый старец, — однако мы вступили на путь, с которого нет возврата. Нам необходимо подумать о разбитых надеждах. Я понимаю, что это цинизм. Но ведь люди после всего этого никогда нам не поверят.
Девушке стало казаться, что число преградивших ей путь кардиналов постоянно растет. Вскоре перед ней образовалась стена из черных сутан.
— Прислушайтесь к людям на площади, — сказал один из священнослужителей. — Ведь это может разбить их сердца. Необходимо вести себя с максимальным благоразумием.
— Нам нужно время, чтобы все обдумать и помолиться, — произнес другой. — Кроме того, следует думать о будущем. Последствия этого печального…
— Но он убил моего отца! — воскликнула Виттория. — Он убил своего отца!
— Я уверен, что он заплатит за все свои грехи, — произнес державший ее за руку кардинал.
Виттория в этом тоже не сомневалась, но ей хотелось обеспечить неотвратимость расплаты. Девушка возобновила попытки протолкнуться к дверям, но кардиналы с испуганным видом лишь теснее сомкнули ряды.
— Что вы собираетесь сделать? — спросила она. — Убить меня?
Лица кардиналов побелели, и Виттория тут же пожалела о произнесенных сгоряча словах. Она видела, что у всех этих стариков доброе сердце и никакой угрозы ей они не представляют. В эту ночь кардиналы уже насмотрелись на насилие. Члены конклава просто оказались в ловушке и смертельно испугались. Им было необходимо собраться с мыслями.
— Я не хочу, — сказал морщинистый кардинал, — чтобы мы совершили ошибку…
— В таком случае дайте ей уйти, — произнес чей-то глубокий голос. Слова прозвучали спокойно, но абсолютно уверенно. К Виттории подошел Роберт Лэнгдон и взял ее руку в свою. — Мисс Ветра и я немедленно покидаем капеллу.
Кардиналы начали неохотно расступаться.
— Постойте!
Мортати шел к ним по центральному проходу, оставив камерария в одиночестве у алтаря. Кардинал, казалось, постарел еще на несколько лет. Он выглядел значительно старше своего и так уже очень преклонного возраста. Священник шел медленно, сгорбившись под тяжким бременем позора. Подойдя к ним, он положил одну руку на плечо Лэнгдона, а другую — Виттории. Девушка сразу ощутила искренность этого прикосновения. Глаза старика были наполнены слезами.
— Конечно, вы можете уйти, — сказал Мортати. — Конечно… — повторил он и после короткой паузы произнес: — Я прошу лишь об одном… — Кардинал долго смотрел в пол, а затем, снова подняв глаза на Лэнгдона и Витторию, продолжил: — Позвольте мне сделать это. Я сейчас выйду на площадь и найду способ все им сказать. Пока не знаю как… но я все им скажу. Церковь должна сама покаяться в своих прегрешениях. Мы сами должны изобличить свои пороки.
Поворачиваясь к алтарю, Мортати печально сказал:
— Карло, ты поставил нашу церковь в критическое положение… — Он выдержал паузу, но продолжения не последовало.
В боковом проходе Сикстинской капеллы послышался шорох, а затем раздался звук захлопнувшейся двери.
Камерарий исчез.
Глава 134
Карло Вентреска шагал по коридору, и его белая мантия колыхалась в такт шагам. Швейцарские гвардейцы были безмерно удивлены, когда он, выйдя из Сикстинской капеллы без всякого сопровождения, сказал, что хочет некоторое время побыть в одиночестве. Гвардейцы повиновались и позволили ему удалиться.
Свернув за угол и оказавшись вне поля зрения швейцарцев, камерарий дал волю чувствам. Вряд ли кому-нибудь из живущих на земле людей довелось испытать то, что испытал он. Он отравил человека, которого называл «святой отец», человека, который обращался к нему со словами «сын мой». Карло всегда считал, что обращения «отец» и «сын» были всего лишь данью религиозной традиции, но теперь он узнал чудовищную правду. Слова эти имели буквальный смысл.
И сейчас, как и в ту роковую ночь две недели назад, камерарию казалось, что он в безумном бреду мчится сквозь тьму.
В то утро шел дождь. Кто-то из прислуги барабанил в дверь камерария, забывшегося прерывистым, неспокойным сном. «Папа, — сказал слуга, — не отвечает ни на стук в дверь, ни на телефонные звонки». Молодой служка явно был испуган. Камерарий был единственным человеком, которому дозволялось входить в покои папы без предварительного уведомления.
Камерарий вошел в спальню и нашел понтифика в том виде, в каком оставил его прошлым вечером. Святой отец
