Весь Дэн Браун в одном томе - Дэн Браун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я ТВОЙ БОГ, И Я ЖАЖДУ МЕСТИ!
После этого они вдвоем принялись строить планы. Вместе им удастся спасти церковь и восстановить веру в этом безбожном мире. Зло проникло повсюду. А мир отказывается его замечать! Действуя вдвоем, они сумеют сорвать со зла все покровы, и люди прозреют… Бог восторжествует! Ужас и надежда! Испытав их, мир снова уверует!
Первое испытание, предложенное ему Творцом, оказалось не столь страшным, как предполагал камерарий. Он должен будет всего-навсего проскользнуть в папскую спальню… наполнить шприц… и закрывать ладонью рот лжеца, пока тот будет биться в предсмертных конвульсиях. В лунном свете он увидит вылезающие из орбит глаза грешника, пытающегося ему что-то объяснить.
Но эти объяснения никому не нужны.
Папа уже сказал более чем достаточно.
Глава 133
— У папы был ребенок, — обличительным тоном произнес камерарий, стоя рядом с алтарем Сикстинской капеллы.
Эти три коротких слова произвели впечатление разорвавшейся бомбы. Казалось, все кардиналы отреагировали на заявление клирика совершенно одинаково. В обращенных на камерария взглядах осуждение сменилось чувством глубокого отвращения. Но в глубине души они молили Бога представить доказательства того, что священник ошибается.
У папы был ребенок…
Лэнгдон испытал такое же потрясение, как и все остальные. Он почувствовал, как в его ладони дрогнула рука Виттории, и мозг ученого, уже отупевший от множества не имеющих ответов вопросов, принялся лихорадочно искать для себя точку опоры.
Казалось, что слова камерария продолжали звучать под сводами Сикстинской капеллы. В горящих огнем глазах клирика Лэнгдон видел полную уверенность в истинности своего страшного обвинения. Ученый попытался убедить себя в том, что все это не более чем ночной кошмар и, проснувшись, он снова окажется в реальном мире.
— Это грязная ложь! — выкрикнул один из кардиналов.
— Никогда не поверю! — поддержал его другой. — Его святейшество был предан церкви, как ни один из живущих на земле людей!
Затем заговорил Мортати, и в его голосе звучало страдание:
— Друзья мои… То, что сказал камерарий, — сущая правда.
Все кардиналы посмотрели на него с таким видом, словно «великий выборщик» только что произнес чудовищную непристойность.
— У его святейшества действительно был ребенок, — сказал Мортати.
Лица кардиналов побелели от ужаса. Камерарий был потрясен.
— Вы знали? Но… каким образом вы смогли?..
— Во время избрания его святейшества… — со вздохом произнес Мортати, — …я выступал в роли адвоката дьявола.
Все присутствующие онемели от изумления.
Лэнгдон понял, что имел в виду старик, и это означало, что обвинение камерария было правдой. Не слишком почетная должность «адвоката дьявола» предполагала доскональное знание всякого рода скандальных сведений и слухов о кандидате на пост понтифика, распространявшихся в Ватикане. Скелеты в папском шкафу были угрозой церкви, поэтому перед выборами один из кардиналов должен был тайно проверить прошлое кандидата. Этого кардинала называли «адвокатом дьявола», и только он получал право копаться в грязном белье претендентов, чтобы не допустить к Святому престолу недостойного человека. Действующий папа, чувствуя приближение конца, лично выбирал «адвоката дьявола» из своего ближайшего окружения. Имя этого человека должно было навсегда остаться в тайне.
— Я узнал об этом, потому что был адвокатом дьявола, — повторил Мортати.
По Сикстинской капелле пронесся общий вздох. Это была ночь, когда все каноны отправлялись на свалку.
В сердце камерария бушевала ярость.
— И вы… ничего никому не сказали?
— Я встретился с его святейшеством, — ответил Мортати. — И он во всем признался. Святой отец рассказал мне все от начала до конца и попросил об одном. Он попросил, чтобы я, принимая решение, открывать или не открывать его тайну, прислушался к голосу своего сердца.
— И сердце повелело вам навеки похоронить эти сведения?
— На предстоящих выборах он был безусловным фаворитом. Люди его любили, и скандал нанес бы церкви непоправимый ущерб.
— Но ведь у него был ребенок! Он нарушил священный обет безбрачия! — закричал камерарий.
Он снова услышал слова матери: «Обещание, данное Творцу, является самым важным из всех обещаний. Никогда не нарушай своих обетов Богу».
— Папа нарушил клятву!
— Карло, его любовь… — с тоской произнес Мортати, — его любовь была непорочной. Его святейшество не нарушал обета. Неужели он тебе этого не объяснил?
— Не объяснил чего?!
Камерарий вспомнил, как, выбегая из папского кабинета, он услышал: «Подожди! Дай мне тебе все объяснить!»
Мортати неторопливо и печально поведал кардиналам о том, что произошло много лет назад. Папа, который был еще простым священником, полюбил молодую монахиню. Оба они дали обет безбрачия и даже не помышляли о том, чтобы нарушить свою клятву Богу. Их любовь крепла, и хотя молодым людям хватало сил противиться зову плоти, они все время мечтали о наивысшем чуде божественного творения — о ребенке. О своем ребенке. Эта жажда становилась непреодолимой. Но Творец по-прежнему оставался для них на первом месте. Через год, когда их страдания достигли предела, юная монахиня пришла к молодому священнику в большом возбуждении. Оказалось, что она только что прочитала статью об очередном чуде науки, позволяющем двум людям иметь ребенка, не вступая в сексуальные отношения. Монахиня решила, что этот знак ниспослан им Богом. Увидев ее лучащиеся счастьем глаза, священник с ней согласился. Еще через год благодаря чуду искусственного оплодотворения на свет появилось дитя…
— Это… это неправда, — пролепетал камерарий, которому снова стало казаться, что он находится под действием морфина и что у него начались слуховые галлюцинации.
— Именно поэтому, Карло, — со слезами продолжил Мортати, — его святейшество преклонялся перед наукой. Он чувствовал себя в долгу перед ней. Наука позволила ему испытать счастье отцовства, не нарушив обета безбрачия. Его святейшество сказал мне, что сожалеет лишь о том, что его восхождение по ступеням церковной иерархии не позволяет ему оставаться рядом с любимой и постоянно следить за тем, как растет его дитя.
Камерарий Карло Вентреска снова ощутил, как им начинает овладевать безумие. Ему хотелось разодрать ногтями свою плоть.
Откуда я мог это знать?!
— Папа не согрешил, Карло. Он сохранил невинность.
— Но… — Камерарий искал в своем воспаленном мозгу хоть какую-нибудь зацепку. — Подумайте о том, какую угрозу церкви мог представлять его поступок! Представьте, что могло случиться, если бы его шлюха проболталась? Или, не дай Бог, объявился бы его ребенок.
— Его ребенок уже объявился, — произнес Мортати дрожащим голосом.
Все замерли.
— Карло… — прошептал старый кардинал, — ребенок его святейшества — это ты.
И в этот миг камерарий вдруг ощутил, как в его сердце начало затухать пламя веры. Дрожа, он стоял у алтаря Сикстинской капеллы
