Ордынская броня Александра Невского - Дмитрий Абрамов

Страшное тогда творилось ка берегах Тисы, Дуная и озера Балатон. Вся угорская земля была выжжена и разорена. Той же участи подверглись Хорватия, Польша, Силезия. Основные военные силы этих земель уже были разгромлены завоевателями или отступили к западным границам. Их предводители теперь ожидали помощи со стороны императора и знати Священной Римской империи. Большинство городов и замков было взято и разграблено. Лишь отдельные твердыни, что стояли в высоких горах, среди густых лесов и болот не были взяты татарами. Завоеватели подошли к восточным владениям чешских королей — Моравии. Их отряды неслись по дорогам и полям Центральной Европы, уже почти не встречая сопротивления. Один из таких отрядов встретил русское посольство на полпути между Тисой и Дунаем. Около пятисот верховых воинов окружили русичей. Достав луки, татары готовы были в любой миг накрыть их стрелами. Борис Творимирич вовремя выехал с толмачами вперед и разъяснил одному из татарских сотников, кто они и куда направляются. Затем подарил сотнику богатую соболью шубу. Тот принял «бакшиш»[156], приставил к посольству конных воинов для сопровождения, и русичи продолжили свой путь.

С ужасом взирали посылы на то, что творилось вокруг. Даже Горислав и Путята, видавшие татар и знавшие, как те могут вести войну, удивлялись столь невероятной их жестокости. Ожесточенное сопротивление латинян и огромные потери в ратях заставили монголо-татар предпринять карательные меры и вести тактику «выжженной земли». С тех далеких времен до наших дней дошли свидетельства очевидцев этих событий. Одно из них принадлежит архидиакону Фоме Сплитскому, ставшему очевидцем завоевания монголами Венгрии и Хорватии в 1242–1243 годах от P. X.: «…Татары в своей неслыханной жестокости, нисколько не заботясь о военной добыче, ни во что не ставя награбленное ценное добро, стремились только к уничтожению людей. И когда они увидели, что те (венгры) уже измучены трудной дорогой, их руки не могут держать оружия, а их ослабевшие ноги не в состоянии бежать дальше, тогда они начали со всех сторон поражать их копьями, рубить мечами, не щадя никого, но зверски уничтожая всех… Если кто и смог выбраться из этого омута, не имел никакой надежды избежать смерти от меча, потому что вся земля, как от саранчи, кишела вражескими полчищами, которым было чуждо всякое чувство милосердия, чтобы пощадить поверженных, пожалеть пленных, отпустить изнемогших, но которые, как дикие звери, жаждали человеческой крови. Тогда все дороги, все тропинки были завалены трупами…

Более того, татарские женщины, вооруженные на мужской манер, как мужчины, отважно бросались в бой, причем с особой жестокостью они издевались над пленными женщинами. Если они замечали женщин с более привлекательными лицами, которые хоть в какой-то мере могли вызвать у них чувство ревности, они немедленно умерщвляли их ударом меча, если же они видели пригодных к рабскому труду, то отрезали им носы и с обезображенными лицами отдавали исполнять обязанности рабынь. Даже пленных детей они подзывали к себе и устраивали такую забаву: сначала они заставляли их усесться в ряд, а затем, подозвав своих детей, давали каждому по увесистой дубинке и приказывали бить ими по головам несчастных малышей, а сами сидели и безжалостно наблюдали, громко смеясь и хваля того, кто был более меток и кто одним ударом мог разбить череп и убить ребенка», — писал архидиакон.

В хронике известного западноевропейского автора середины XIII века Матвея Парижского также сохранился целый ряд свидетельств, отразивших переполох, панику, а порой и ужас католического мира перед неизвестными, жестокими и неукротимыми завоевателями.

Вот фрагмент письма графа Лотарингского Генриха, написанного в 1241 году своему тестю герцогу Брабантскому:

«Несчастья, предсказанные в Писании издревле, не иссякли и теперь и в наказание за наши грехи появляются отовсюду. На самом деле, народ кровожадный и бесчисленный, племя неистовое и беззаконное вторглось и заняло соседние нам страны. Они достигли даже Польши, ограбив предварительно другие страны и истребив их народы. По этому случаю я получил уведомление и просьбу, как от частных лиц, так и от нашего любезного брата, короля Богемии (Чехии), поспешно вооружиться и придти на помощь и защиту верных. Действительно, теперь уже нет никакого сомнения, что эта татарская нация намерена через неделю после Пасхи кровожадно ворваться в Богемию и опустошить ее, если королю не будет оказана заблаговременная помощь… Мы просим со слезами помощи и совета у Бога и у своих соседей, наших братьев, во имя кафолической[157] Церкви. Всякое промедление будет опасно, и мы молим вас настойчиво спешить, как можно скорее, нам на помощь, ибо дело идет столько же о вашем избавлении, сколько и о нашем; соберите многочисленную конницу, храбрую и отважную: ваши вассалы поставят вам ее; держите ее всегда наготове, в ожидании, когда мы пошлем вторично дать знать. А мы через содействие своих прелатов и братьев проповедников и миноритов[158] объявим повсюду крестовый поход… Заметим при этом, что значительная часть этой проклятой нации с другой армией, соединенной с ними, опустошает Венгрию с неслыханным варварством… Одним словом, Церковь и население северных стран угнетены и подавлены бедствиями всякого рода до того, что еще никогда от начала мира эти земли не претерпевали столь великих зол.

Дано в год благодати 1241-й, в день, когда поют: «Возрадуйся, Иерусалиме!»».

А вот письмо, которое принадлежит перу самого германского императора (римского кесаря) Фридриха II, интересное своими известиями о том, что знали в католической Европе о событиях на Руси: «Фридрих, император римлян и Август и проч., королю Англии привет!

В настоящее время происходят события, которые занимают столько же Римскую империю…. столько и остальные государства вселенной, исповедующие христианскую веру; как ни поздно пришли к дам известия о том, но мы не можем не сообщить их вам… Какой-то народ, вышедший уже давно из последних пределов земли, прибыл из южных стран… Не щадя ни возраста, ни пола, ни достоинства, они стремятся к уничтожению всего рода человеческого; уверенные в своем могуществе и надеясь на свою многочисленность, татары желают одни господствовать над всей землей. Предав грабежу и смерти все страны, которые они могли только завидеть, оставив позади себя бесконечные пустыни, они прибыли в землю густо населенную куманами (половцами). Там татары… рассеяли тот народ и покорили его; меч татар обагрился в крови тех, которые не успели убежать. Но такое соседство не могло внушить более благоразумия и осторожности русским; враг был вовсе не так далеко, чтобы они, не видав прежде никогда такого народа, не пришли в ужас от приближающегося пожара и не приняли мер против набега татар, или вообще не подумали бы о своем спасении. Между тем варвары явились внезапно с целью грабить и истреблять. Когда этот неистовый народ… напал на них, город Киев, один из самых больших городов этой страны, был уже осажден и взят приступом, и все то знаменитое государство, жители которого были перерезаны, было предано грабежу и опустошению. Такая участь должна была бы заставить венгров, соседних им, подумать о мерах предосторожности; но венгры по своей небрежности, не подумали о защите.

Теперь ужас и страх, внушаемый неистовством этих завоевателей, должен овладеть сердцем каждого; подавляющая нас необходимость, близко угрожающая опасность заставляют подумать о мерах к отражению врага. Всеобщее истребление мира и в особенности христианства требует поспешной помощи, ибо эта свирепая и беззаконная нация не знает человеколюбия».

Уже на берегах Дуная русское посольство узнало, что под польским городом Лигницей татары встретили и нанесли поражение большому соединенному немецо-польско-чешскому войску. Стан царя Батыя был уже недалеко.

Батый принимал владимиро-суздальских русичей у себя в большом круглом шатре, недалеко от стен разгромленного Эстергома. Когда русское посольство, осторожно ступая через порог по татарскому обычаю, вошло в огромную юрту полную приближенных и воинов, сидевших и стоявших вокруг царя, наступила загадочная тишина. Русичи, все как один, сняв шапки и шеломы, поклонились царю земным поклоном. Татары все остались в шапках. В юрте ярко горели почти бездымные светильники и курились какие-то восточные фимиамы. Царь сидел в некотором отдалении от входа на подушках из дорогих тканей, скрестив ноги по-восточному. Его узкие раскосые глаза были сощурены и немного прикрыты веками. Тонкие губы были плотно сжаты и уголки их опущены подковой вместе с тонкой ниткой усов. Батый слегка теребил перстами редкую, узкую бородку. Было видно, что он немало озабочен чем-то, хотя и внимательно разглядывал послов.