Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского - Эдвин Бивен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В то время Деметрию было двадцать три года. Он с нетерпением переносил свой плен. Но это была великолепная школа. Как и в случае с Антиохом Эпифаном, быть воспитанным в Риме, а не в сирийском дворце очень многое значило для правителя царства. Дело было не только в том, что он общался с самой изысканной аристократией и наиболее энергичной политической системой в мире: в Риме он встречал величайших из своих современников-греков – в роли пленников, посланников или учителей. В кружок Сципиона Эмилиана входили философ Панетий и историк Полибий. Источником касательно дружбы Деметрия с Полибием служит нам сам Полибий. Ахейский государственный муж и селевкидский князь оба обожали спорт, и именно это в первую очередь и сблизило их. Мы можем только предполагать, скольким Деметрий был обязан своему общению с этим человеком, который наиболее широко наблюдал политику того времени, с самым оригинальным историком после Фукидида. Что-то более молодой человек – одухотворенный и энергичный – должен был получить из этого многогранного опыта, от более зрелых размышлений старшего друга – в долгих беседах, когда они ехали домой верхом или на повозке, когда вечер клонился к закату, после охоты на кабана в лесах Анагнии[1590].
Еще одним знакомым Деметрия по Риму был его кузен, лучший из Птолемеев – Филометор. В 163 г. Филометор прибыл в Италию в качестве просителя. Двойная царская власть, установленная в Египте после вторжения Антиоха Эпифана, себя не оправдывала: теперь Филометор был изгнан своим братом Эвергетом. Он высадился только с тремя рабами и одним евнухом. В Рим прибывали люди, сообщая, что видели, как египетский царь идет по дороге пешком с этой скудной свитой. Деметрий, повинуясь порыву, поторопился ему навстречу с царскими одеждами в руках и великолепным конем с богатой сбруей. Птолемей принял это с улыбкой: не нужно портить рассчитанный сценический эффект! Птолемей попросил своего кузена подождать с лошадью и царским платьем в одном из городков по дороге; сам отправился дальше так же, как и вышел в путь, вошел в Рим в жалком виде и поселился у нищего греческого художника на чердаке. После этого римские власти снова сделали его царем Египта, хотя он был вынужден отдать Кирену Эвергету[1591].
Вскоре после визита Птолемея Филометора сенсационная новость об убийстве Октавия добралась до Рима; после этого к антиохийскому двору немедленно были отправлены послы (162). Как это должно было повлиять на отношение сената к существующему правительству и к Деметрию? Полибий рассказывает, что Деметрий явился к нему очень взволнованным. Посоветует ли ему Полибий снова обратиться к сенату? «Полибий сказал ему, – пишет историк о себе, – что не надо наступать дважды на одни и те же грабли». Деметрию никогда не уговорить сенат поступить так, как нужно ему, но если он возьмет дело в свои руки и проявит смелость, то время как раз благоприятное. Деметрий все понял, но ничего не сказал. Потом он посоветовался с другом-ровесником Аполлонием, который, как объясняет Полибий, обладал невинной и детской верой в то, что в практической политике должна действовать логика: поскольку неразумно, чтобы Деметрий оставался заложником от имени сына Антиоха Эпифана, то Аполлоний посоветовал Деметрию снова обратиться к сенату. Деметрий так и сделал. Сенат выказал сбивающее с толку равнодушие ко всем его доводам – как и предвидел Полибий.
Решительность юного царевича, который обладал огромной смелостью и упорством, теперь дошла до того, что он стал действовать самостоятельно. Человек, который в детстве был его воспитателем, Диодор, недавно вернулся из Сирии, куда он ездил, чтобы разведать обстановку. Деметрий доверился ему, и сообщения Диодора подтвердили его решение. То, что произошло с римским посольством, и убийство Октавия привело к появлению глубокой пропасти между народом и дворцовой партией. Народ не доверял Лисию, а Лисий – народу. Пусть Деметрий явится там, хотя бы и только с одним спутником, – и царство будет принадлежать ему! Это окончательно помогло Деметрию решиться. Полибий получил приглашение прийти и увидеться с царевичем, и потом его попросили подумать о путях бегства.
Полибию пришло в голову, что человеком, который должен помочь в этом деле, был Менилл из Алабанды. В тот момент Менилл находился в Риме в качестве посланника Птолемея Филометора; Полибий хорошо его знал и абсолютно ему доверял. Он познакомил его с Деметрием и посвятил Менилла в детали заговора. У посланника уже был план. Он отправился в Остию и нашел государственный корабль Карфагена, который вез обычные приношения богам Тира – города, из которого пришли основатели Карфагена, – в его гавань. Менилл побеседовал с капитаном, сказал ему, что он вскоре возвращается в Александрию, и договорился, что его и его спутников возьмут на борт.
Перед тем как корабль отплыл, Диодора послали вперед, в Сирию, чтобы посмотреть на изменения общественного мнения в больших городах. Деметрий сделал окончательные приготовления. Единственными людьми, посвященными в тайну, кроме Полибия и Менилла, оказались Аполлоний и два сына Аполлония-старшего, который пользовался влиянием при дворе Селевка IV: их звали Мелеагр и Менест[1592].
Пришла ночь, на которую был назначен побег. Во второй половине дня Деметрий обедал с одним из друзей – не у себя дома, где он всегда щедро принимал гостей, и присутствие многих людей было бы неудобно. Пустили слух, что на следующий день царевич будет охотиться в Анагнии и для него разбили палатку, чтобы провести следующую ночь вне города; те, кто был посвящен в заговор, уже послали своих рабов для того, чтобы все подготовить. Только один раб должен был сопровождать каждого из них в пути. Они договорились, что, уйдя с пира, они как можно скорее и втайне отправятся на корабль.
В этот критический момент Полибий был прикован к постели из-за болезни. Его очень огорчало, что он не мог принимать участия в этом деле, но Менилл постоянно приходил к нему, чтобы сообщать о том, как развиваются события. В последний вечер он знал, что Деметрий развлекается со своими друзьями; он также знал, что Деметрий со всей свойственной юности буйной беспечностью очень много пьет
