Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию - Юлиане Фюрст
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она не была просто сексуальной женщиной, нет, она была как бы соткана из… Она была плотного телосложения, из нее эротика просто перла, за километр, рядом с ней сидеть было невозможно… Я вообще к красоте с большим пиететом отношусь, и вот я с ней [рядом] сидела, и мне было страшно, вот такое сильное излучение, я эту эротику чувствовала на себе. Хотя я не из этих… мне мужчины нравятся. Она такая вот была, в ней была эта сила женского начала, такого, которое пронзает[1089].
Внутри большой и разношерстной хипповской тусовки с ее постоянной сменой партнеров находились небольшие островки женской дружбы и солидарности, ставшие хорошим средством передачи сокровенных знаний. В отличие от большинства рассказчиков-мужчин, женщины-хиппи во время наших интервью больше рассуждали о личных связях внутри хипповского сообщества, личных пристрастиях и предпочтениях, о любви, эмоциональных привязанностях и разочарованиях. Именно благодаря моим собеседницам я узнавала о разных перипетиях и разбитых сердцах, о причинах возникновения тех или иных дружеских компаний, а не просто о том, что происходило. Один совершенно спонтанный момент в разговоре с Йоко подтвердил мои догадки. Она показала фотографию хиппи, собравшихся в чьей-то квартире. «Смотри, мне Офелька на ушко шепчет», — сказала она, указывая на увлеченных разговором двух девушек, которые сидели на диване в комнате, полной людей, но при этом как бы в стороне от остальных[1090]. Как и во многих других сообществах, советские девушки-хиппи взяли на себя роль распространительниц слухов, укрепляя общинную идентичность, а также преследуя собственные стратегические интересы, поскольку свободная любовь, речь о которой пойдет ниже, вовсе не уничтожила конкуренцию между представителями одного пола[1091].
Ил. 84. Хипповые подружки Йоко и Офелия в конце 1970‐х годов. Фото из архива В. Волошиной (Музей Венде, Лос-Анджелес)
Летом 2011 года Казанцева поведала мне историю, которую я уже слышала и до этого, но я помню, как сильно заворожил меня ее рассказ. Это была не просто история нескольких парней, решивших воплотить в жизнь свою любовь к музыке и желание отличаться от других. Это была настоящая психодрама, как в телесериале. Надежда придала этой истории более эмоциональный оттенок и добавила слухов. Ее интервью изобилует разными случаями из той жизни, небольшими предысториями и эмоциональными подробностями вокруг отношений. Красота, успех, привилегии, приключения, смерть и предательство — там было все. Несколько раз она просила меня выключить диктофон, делясь очень личными или слишком болезненными подробностями. Но даже в ее самых, казалось, ничего не значащих фразах я заметила кое-что необычное. Например, типичным высказыванием была ее оценка всех этих людей: «И все очень были добры, и все открывали свою дверь. И это было особенностью этих людей. Некоторые были совсем туповаты и примитивные, но все равно добрые и славные, их невозможно было не любить. Они делились последним куском хлеба».
Замечание Нади о тех скромных бытовых условиях, в которых жили и которые покидали многие хиппи, ежедневно отправляясь бродить по городу, удивительным образом контрастирует с рассказами ее приятелей-мужчин, которым нравилось перечислять громкие фамилии людей, чьи дети были частью сообщества хиппи. Но это наблюдение вовсе не противоречит другому. Нет никаких сомнений в том, что многие хиппи из «ранних» принадлежали к привилегированным или даже известным семьям. Но, скорее всего, Надежда была права и многие жили в обычном советском мире, таком далеком от космополитизма хипповской молодежи. И также она почти наверняка была права в том, что не только интеллектуалов влек мир контркультуры. Описание зависело от того, каких именно хиппи хотелось вспомнить. В ее рассказе много бытовых деталей, например что хождение босиком по грязным московским улицам никакого вреда не причиняло, — в отличие от общепринятых представлений того времени, особенно среди советских бабушек. Во многих воспоминаниях встречаются рассказы о прогулках босиком, но собеседники-мужчины обычно подчеркивают политическое значение этого действия или опасность, которая угрожала им при встрече с милицией[1092]. В отличие от них, Надя, похоже, думала о здоровье и приличиях, вне всякого сомнения держа в голове типичное советское бабушкино наставление остерегаться грязи и микробов. Короче говоря, взгляды Нади даже в бунтарстве были укоренены в советских бытовых, а значит, традиционно женских проблемах.
В других областях рассказы Нади также соответствовали распространенным советским стереотипам. Общее недоверие к интеллекту женщин и уверенность в превосходстве интеллекта мужского проявляются в Надином описании ее дружбы с Андреем Мадисоном, изучавшим философию в Тартуском университете и в хипповских кругах известным как Макабра: «Иногда с ним было трудно говорить, он так много знал, что наши [собственные] знания повисали в воздухе. Очень трудно иногда даже неглупым женщинам говорить с очень умными мужчинами»[1093]. Разногласие между ними заключалось в том, что Надя верила в Бога, а Андрей был атеистом. Даже в этом они отражали общий советский дискурс, в котором женщины считались более подверженными религиозному влиянию, а мужчины гордились своей рациональностью[1094]. Однако подобные споры были редкостью для хипповского сообщества, где был распространен весь спектр эмоциональных и духовных практик. Хиппи отвергали именно логику и рациональность, включая научный атеизм, который советская система с такой гордостью одобряла. В хипповском мире религиозные верования стали серьезным явлением, принятым многими молодыми людьми, многие из которых потом приняли сан православных священников[1095]. Но дело в том, что хиппи не были согласны с дихотомией: религиозные женщины — светские мужчины. Замечание Нади насчет умных женщин, которым сложно общаться с Макаброй, отразило скорее глубоко сидящий стереотип, что интеллектуально женщины не могут сравниться с мужчинами в целом. В то время как советское общество воспитывалось в идеях равенства мужчин и женщин, особенно в их праве на работу, существовало твердое убеждение — как среди мужчин, так и среди женщин, — что мужчины и женщины думают по-разному.
Размышляя, есть ли доказательства этого последнего утверждения, я поняла, что не научные работы (в действительности существует прискорбно мало исследований на тему
