Третий берег Стикса (трилогия) - Борис Георгиев

— Слава солнцу красному, — пропыхтел он, запуская двигатель, — Шакьямуни слава. Грешным делом показалось, что посеял я где-то эти их тряпки белые. Пришлось бы тогда подъедаться у Решетилова, а жратва у него, прямо тебе скажу, хуже некуда.

Обогнули рощицу, дорога пошла через поле, трясти стало меньше. Впереди, как остров в зелёных травяных волнах, безлесная горушка, на ней, словно сдвинутая набекрень шапка, крыша большого дома. И чёрный дым в небеса.

— Жрёт он кашу одну с овощами, непонятно даже, почему здоровый такой, — сладко улыбаясь и кивая самому себе рассказывал Джокер. — В прошлый раз, когда он медведю губу менял после того, как выскочил мне под колёса блохастый…

«О небо, опять!» — мысленно застонал Саша, но слушать нужно было, чтобы понять, кто такие манихеи, почему кормятся лучше некого Решетилова, о котором известно было уже, что работает кузнецом и продал не так давно Матвею губу медвежью новую, муховскую. Пришлось опять всё это безропотно выслушать, но оказалось — зря, потому что новой информации рассказчик добавил не очень много. Сказал: «Но на этот раз мы отведаем манихеевой пищи праведной», — и замолчал, пожевав губами и сглотнув слюну.

Холм с бревенчатым строением на лысой макушке приближался, медленно поворачиваясь, словно бы для того, чтобы дать подъезжающим оглядеть свой диковинный головной убор со всех сторон. И Саша разглядывал двускатную, чешуйчатую, словно спина доисторического ящера, крышу; приземистые сараи и сарайчики; длиннейшую трубу, чадящую чёрным не хуже вулкана средней величины; и змею-дорогу, что разлёглась погреться на южном склоне, неосторожно сунув голову под арку ворот. Тут-то ей и досталось по шее гигантскими створками, как гильотинными ножницами.

Нужно сказать, дом, приткнутый в стороне от проезжей дороги, видом своим независимым давал понять всем и каждому, что ни в ком и ни в чём не нуждается, но когда медведь стал взбираться на склон, показались позади холма в лощине крыши — россыпью. Всё-таки неподалёку было селение.

— Что там?

— Манихеевка, — ответил сатир.

Глава девятая

— Шо, опять ты? — сказал Матвею кузнец, опершись о крышу автомобиля. Саше было видно только нижнюю половину лица, полные губы, щёки с ямочками над чёрным от сажи фартуком. Но тон вопроса сомнений не оставлял: глаза хозяина кузницы, должно быть, иронически прищурены.

— Это ты вместо «здравствуйте»? — недовольно буркнул Матвей.

— Здравствуйте, господин жулик! — уважительно поздоровался кузнец, отвесил поклон, и тут увидел рядом с Матвеем Волкова.

— А, так ты не один, — проговорил он. — То-то я гляжу, чего это ты себе «выкаешь». Ну шо, здравствуйте, господин хороший.

Он вытер о фартук руку, без труда дотянулся ею через салон — знакомиться.

— Александр, — представился капитан, отвечая на крепкое рукопожатие.

— А меня зовут Осипом, по фамилии Решетиловым.

— Лопату свою убери, — попросил прижатый к спинке сиденья Джокер, — Одеяние мне вымажешь.

— Ну да, ты ж у нас весь в белом, — проговорил участливо Осип, убрал руку и поинтересовался уже без иронии. — С чем хорошим пожаловали?

— Дай во двор сначала заехать, — попросил, оправляя на себе балахон, Матвей.

— Заезжай и к боксу сразу же, к тому, шо с подъёмником.

— Чур меня, — с отвращением отозвался сатир, но во двор въехал. Слева проплыло крыльцо с точёными балясинами. Медведь нацелился в тёмный прямоугольный зев длинного сарая, но заезжать не стал, остановился, устало урча двигателем.

Саша, не дожидаясь приглашения, вылез, — надоело сидеть, — побродил, разминая ноги, — онемели до иголок, — заметил краем глаза, как плавно, почти беззвучно съехались воротные, крашенные серой краской, створки, подивился, но так и не определил, каким чудом это произошло. Привык уже, что все механизмы в Княжествах работают с лязгом, рёвом и копотью; ворота Решетиловы оказались приятным исключением, и подвижностью своей обязаны были не иначе как электродвигателям. «Но откуда у него здесь электричество?» — подумал мельком Волков, однако мысль в голове не задержалась. Жар июньского солнца лёг на плечи и затылок. Пахло скошенною травой. И звуки какие-то сухие, трескучие. Думать лень. Саша потянулся, заложив руки за голову, пытаясь понять, кто стрекочет: «Цикады? Кузнечики?»

— Так вот, — встретил Осипа вылезший из машины сатир. — Загудело что-то. Само, я ничего не…

— Я слыхал уже, не глухой, — пресёк оправдания мастер, — и понял, шо само оно. Само разбило подшипник ступицы правого переднего колеса, ты, понятно, тут ни при чём.

— Чур меня, чур! — опять отмахнулся Матвей.

— Ага, как подшипник, так чур, а по ямам козлом скакать это тебе не чур. Заезжай, говорю, на подъёмник, чурка ты необструганная.

Ворча недовольно себе под нос, сатир уселся за руль, загнал машину в сарай и во тьме зажглись красные фонари, зачем-то вделанные в заднюю дверь машины. Горели недолго, сразу после того, как погасли, хлопнула дверца и Матвей снова выскочил на залитый солнцем двор, но не с пустыми руками — прихватил чемодан. Вид его живо напомнил Волкову суетливого медика, вылетевшего с санитарным ботом по вызову.

— Держи, — сказал он, протягивая ценный груз Волкову, и покосившись на кузнеца, добавил:

— Зря в салоне бросил.

— Нет уж, — сказал Волков и сунул руки в карманы, не желая прикасаться к чемодану, из-за которого погибло столько народу. — Пусть у тебя будет.

— Мгм, — промычал, расплывшись в улыбке, сатир. — Доверяешь, значит. Правильно. Пойдём со мной, отведу тебя к манихеям. Время обеденное.

Саша оглянулся на кузнеца, прикидывая: «С этим бы пообщаться. Но Матвей чурается. Что делать, к манихеям идти или здесь остаться? Нет, сперва Осипа расспросить не мешало бы с глазу на глаз», — и вместо ответа спросил у мастера:

— Надолго это?

Решетилов помялся, но отвечать ему не пришлось.

— А нам торопиться некуда, — неожиданно беспечно проговорил сатир. — До вечера уехать всё равно не получится, я Осипа знаю, то не так, это не эдак, глядишь — на дворе темно. Ночлега лучше чем в Манихеевке поблизости не найти, вот и заночуем у них. Мне бы, — и-эх! — выспаться не мешало бы. А завтра на свежую голову… Слышь, Саша, так идёшь ты со мной к манихеям, или я сам? Жрать, понимаешь… То есть, кушать что-то очень уж хочется.

— Иди сам, я после поем. Мне с дороги муторно, — соврал Волков, внимательно наблюдая за выражением лица провожатого. Что-то подозрительное было в желании заночевать в селении манихеев, и зевок получился у Джокера фальшивым, хоть, надо признать, за рулём заснул непритворно. «Может быть, просто домогается манихеевых разносолов?»

— И правильно, — поддержал Волкова кузнец — если шо, так обедом и я накормить могу, с дороги и по жаре моя еда полезней. Ступай-ступай, без тебя разберёмся. И знаешь шо? Найди и пришли ко мне сюда Петровича.

Он повернул сатира за плечи и подтолкнул ладонью в спину, приложившись между лопаток. Впрочем, Матвей не сопротивлялся и на очевидную фамильярность обращения не обиделся. Заспешил к прорезанной рядом с воротами калитке, ни дать ни взять деятельный стажёр медицинской службы, по рассеянности забывший где-то свою белую шапку-таблетку.

— Мошенник, — беззлобно обругал его кузнец. Саша, согласный с таким определением всецело, всё-таки глянул на хозяина кузницы с удивлением. Привык просто за последние сутки к тому, что местное население не склонно выражать свои мысли прямо.

— Ну, шо смотришь? Или тоже боишься оскоромиться? — спросил Осип насмешливо, склонив к плечу круглую голову (волосы с проседью, завитками, как проволока).

— Не понимаю, — ответил Саша, пытаясь вспомнить, что означает это слово: «оскоромиться».

— В мастерскую войти не брезгуешь?

Саша пожал плечами и вместо ответа вошёл. После залитого солнцем двора — мрак, прохладно и пахнет какой-то химией. Вытянув руки, капитан Волков храбро шагнул в неизвестность, шаг, другой, а на третьем шаге коленом стукнулся обо что-то острое и угловатое: «Чтоб тебя!..»

— Погоди, в яму грохнешься, — сказал за спиной Осип, там звучно щёлкнуло и под высоким потолком сарая замигали, наливаясь светом, вспыхнули мощные синеватые лампы-трубки. Не керосинки, не факелы, а самые обыкновенные галогеновые светильники, точно такие же как в старых марсианских грузовых порталах и прочих древних помещениях, брошенных с полвека тому назад за ненадобностью.

— Электричество? — не удержавшись, громко спросил Волков. Голос его раскатился под потолком дребезжащим жестяным эхом.

— Не при свечах же ж мне работать, — с заметным удовольствием отозвался Осип, возясь у машины с лапами громоздкого сооружения, между столбов которого Матвей оставил автомобиль. — Ты, может, думал, шо сын моего отца с паровой турбиной не справится? Или ты считаешь, шо из трубы дым столбом — это кузнец Решетилов себе жарит блинчики? Не воображаешь ли ты, шо я, как селянин какой-нибудь, под стол залезу, завидев лампочку? А не хочешь ли ты назвать меня неучем?