Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Сьюзен Батлер

Однако, хотя Рузвельт и знал Трумэна как большого труженика и честного человека, он никогда не уделял время тому, чтобы просветить его насчет своих планов, ввести его в свой круг. Он действительно едва общался со своим новым вице-президентом. Его внимание было по-прежнему сосредоточено на завершении войны, обеспечении безоговорочной капитуляции Германии и создании новой организации, конференция по учреждению которой должна была состояться в Сан-Франциско, причем почти всем этим он занимался лично. Введение в курс дела нового вице-президента предполагалось позже, летом. «Огромное желание Рузвельта создать эту международную организацию, отвечавшую за обеспечение мира, для мира, наконец, начало осуществляться, – откровенничала Дейзи Сакли в своем дневнике 31 марта. – По сравнению с этим все остальное не имело никакого значения»[1072]. Трумэн даже не имел доступа в Штабную комнату при Рузвельте-президенте, первый раз он там появился уже после смерти Рузвельта.

Визит Молотова в Вашингтон начался достаточно успешно, но завершился с советской точки зрения полным провалом. Когда министр иностранных дел прибыл в США, Трумэн кратковременно посетил его в «Блэр Хаусе», официальной резиденции для важных иностранных гостей, в которой остановился Молотов, и они обменялись короткими любезностями. На следующий день в 17:30 Молотов встретился с Трумэном в Овальном кабинете. На встрече присутствовали два переводчика, Болен и Павлов, и послы Гарриман и Громыко, а также Лихи.

Трумэн скрупулезно (насколько это было возможно сделать в течение короткого времени) ознакомился с последними тенденциями внешнеполитического курса страны. Он изучил стенограммы и документы Ялтинской конференции, побеседовал со своими специалистами в области внешней политики. В рамках подготовки к визиту Молотова он встречался со Стеттиниусом, Стимсоном, Маршаллом, министром ВМС Джеймсом Форрестолом, Гарриманом и Дином, которые изложили ему свое мнение по внешнеполитическим вопросам и порекомендовали ему позицию, которую, по их мнению, ему следовало занять с представителем СССР. Стеттиниус, не выступая за необходимость каких-либо изменений в отношениях с Россией, все же сказал Трумэну, что ситуация вокруг Польши была крайне запутанной, а он слышал, что русские были готовы настаивать на признании польского правительства в Люблине и на том, чтобы именно оно представляло Польшу на конференции в Сан-Франциско. Стимсон, опасаясь, что с учетом бескомпромиссности советской политики могут быть внесены изменения в политический курс Рузвельта, посоветовал Трумэну «быть очень осторожным и посмотреть, нельзя ли уладить этот вопрос, не провоцируя прямой конфликт с Советским Союзом»[1073]. (Понимая, что проведение честных и свободных выборов в Польше – это пустые надежды, он написал этим вечером в своем дневнике: «Из своего опыта внешнеполитической деятельности я отлично знаю, что, кроме США и Великобритании, больше нет стран, имеющих реальное представление о том, что это такое – честные свободные выборы».) Маршалл поддержал предложение Стимсона «продолжать практику строительства отношений на дружеской основе», однако остальные (Форрестол, Дин, Гарриман и Лихи) были другого мнения и выступили за занятие жесткой позиции. Лихи, который просветил Трумэна о том, как бесцеремонно нарушил Сталин свои обязательства, данные на Ялтинской конференции[1074], высказал мысль, которая явилась консенсусом мнений как Форрестола, Дина, Гарримана и его собственного, так и мнения Маршалла и Стеттиниуса: Трумэн должен продемонстрировать в отношении Молотова «сильную американскую позицию»[1075].

Есть разные версии той беседы, которая состоялась при встрече президента и Молотова в Белом доме. Существует предположение, что Молотов начал с вопроса насчет достигнутых в Ялте в отношении Дальнего Востока договоренностей, все еще сохраняемых в тайне: был ли намерен Трумэн соблюдать их? Трумэн заверил Молотова, что эти обязательства будут выполнены американской стороной. Затем они обсудили Польшу.

По воспоминаниям Болена, когда Молотов завел речь о тех поляках, которые действовали против Красной армии (что было реальным фактом), Трумэн «твердо и энергично» заявил, что он просит Молотова передать Сталину свою озабоченность в связи с неисполнением Советским Союзом соглашений, достигнутых в Ялте. В ответ на это «Молотов слегка побледнел и попытался вновь вернуться к обсуждению вопроса, касавшегося Дальнего Востока», однако Трумэн завершил беседу словами: «На этом все, господин Молотов. Я был бы признателен, если бы вы передали мое мнение маршалу Сталину». – И простился с ним.

Трумэн вспоминал ход этой беседы немного по-другому. По его воспоминаниям, Молотов сказал: «Со мной никогда в жизни не разговаривали подобным образом», – в ответ на что он, Трумэн, заявил: «Выполняйте соглашения, и с вами не будут разговаривать подобным образом»[1076]. Тем не менее советник Трумэна по вопросам ВМС адмирал Роберт Деннисон, хотя никогда и не комментировал именно данную беседу, косвенным образом сделал это, поделившись с историком Уилсоном Мискэмблом, автором книги «От Рузвельта к Трумэну», различными воспоминаниями. Деннисон, в частности, сообщил Мискэмблу, что после «совершенно нормальной и любезной беседы с гостем… и после ухода гостя он сказал мне, буквально, следующее: «Я, безусловно, поставил его на место», – или же: «Я задал ему жару…» Эта реплика президента не имела никакого отношения к той беседе, при которой я только что присутствовал»[1077]. Ни Болен, ни Громыко не подтверждают версии Трумэна о том, что тот сказал, хотя оба соглашаются с тем, что он был резок. Громыко писал о беседе следующее: «Совершенно неожиданно (еще в середине нашей беседы) Трумэн вдруг привстал и дал знак, что разговор окончен»[1078]. Громыко также отметил: «Почти сразу же после этого в советско-американских отношениях появилась серьезная напряженность»[1079].

Гарриман утверждает, что он был шокирован прямотой Трумэна: «Честно говоря, я был немного озадачен, когда президент так энергично напал на Молотова»[1080]. Он испытал такие чувства не из-за опасения, что Молотов был задет, поскольку Молотов сам «мог быть грубым и жестким», а потому что «сожалел, что Трумэн вел себя так жестко, поскольку его поведение дало Молотову повод сообщить Сталину об отказе американской стороны от политики Рузвельта». В свою очередь, Лихи считал, Трумэн вел себя правильно, отметив, что поведение Трумэна в отношении Молотова «было для меня более чем приятно»[1081].

Рузвельт являлся для союзников скрепляющим началом. Без него, без его железной руки в бархатной перчатке отношения между союзниками стали быстро разрушаться.

Перелом в убеждениях Гарримана был отмечен еще до смерти Рузвельта. Он не только попытался изменить последнее послание Рузвельта Сталину, осудив его примирительный тон, но и сообщил президенту телеграммой, что в последний момент решил не отправлять этого послания. Фрэнк Костиглиола, автор книги «Утраченные альянсы Рузвельта» (“Roosevelt’s Lost Alliances”), обнаружил эту телеграмму, изучая архивы Гарримана в библиотеке Конгресса США. Фрэнк Костиглиола нашел в ней строчки, в которых Гарриман подверг на редкость серьезной критике (в телеграмме, адресованной Рузвельту!): Гарриман утверждал, что политика Рузвельта формировалась «под влиянием чувства страха». Более того, углубляясь в детали, он заявлял, что «почти ежедневно… подвергался возмутительным… оскорблениям»[1082]. У него хватило ума не отправлять эту телеграмму, поскольку было совершенно очевидно, что Рузвельт никогда не боялся Сталина и поэтому вряд ли был бы любезен с послом, у которого появились такие мысли. Неотправленная телеграмма так и осталась в архивах Гарримана. Однако те чувства, которые легли в ее основу (ощущение того, что Россия и Америка уже не являлись больше союзниками), проявились в действиях политиков США и Великобритании еще до того, как Рузвельт был погребен.

В марте Рузвельт назначил своего друга доктора Исадора Любина, блестящего экономиста и специалиста по вопросам статистики (он был лыс и носил очки), на пост представителя США в Комиссии по репарациям в Москве в ранге посла. Любин, который придерживался таких же, как и Рузвельт, жестких взглядов в отношении Германии, вступая в эту должность, ориентировался на то, что за Германией будет осуществляться жесткий контроль и что ей будет разрешено развивать только легкую промышленность, а также угольную. Он планировал выехать в Москву 15 апреля вместе со своим штабом в составе десяти человек. Имея ранг посла, он должен был, как и Гарриман, остановиться в «Спасо-хаусе». Рузвельт, который в соответствии со своими принципами намеревался преподать немцам урок и довести до их сознания, в чем они были неправы, полагал, что Любин как раз подходил для этой должности: «Весьма хорошо, что лицом, ответственным за возмещение ущерба Германией, будет русский еврей»[1083][1084]. Однако у Трумэна были другие планы и другие приоритеты. 28 апреля он заменил Любина своим хорошим другом Эдом Поли, казначеем Национального комитета Демократической партии. Поли, который, надо признать, являлся умелым переговорщиком, должен был получить ранг посла, Любин же (в качестве помощника Поли) – ранг министра.