Противостояние - Афанасьев (Маркьянов) Александр

Не зная, можно ли их фотографировать и как они отнесутся к этому - Дженна Вард принялась фотографировать местность.

Местность здесь была гористая и каменистая, сухая, потому что не было рек, мало пригодная для сельского хозяйства. Афганистан был совсем рядом, с его жестокой войной, с русскими, с беженцами с муджахеддинами - но это никак почти здесь не ощущалось, время словно застыло здесь в начале двадцатого века и никак не хотело двигаться дальше.

Из города, куда она пришла по наводке и по договоренности с торговцами на базаре в Равалпинди - они уходили этой горной тропой, через город проходила дорога, неухоженная, разбитая - и десятки, если не сотни таких вот троп. Они ничем не были отмечены - просто тропа, известная проводнику, капилляр жизни на горном склоне. От нечего делать она все это фотографировала - горы, валуны, заброшенные хижины, какие-то и разрушенные, только она не понимала кем и зачем. Если на пути попадался кишлак - они обходили его, а она его фотографировала. Жили здесь по виду бедно, она такое видела только в Африке. Разница лишь в том, что в Африке строительным материалом служит глина - а здесь полно камня.

В нужную им деревню они пришли вечером - она не знала, что это - нужная им деревня, просто когда они проходили мимо очередного кишлака - один из малишей закричал на мула и стал подталкивать его в нужную сторону палкой. Двое других обрадовались, увидев родное селение, один из них начал трясти своим автоматом, подняв его высоко в воздух и что-то кричать.

Кишлак, куда они свернули, по местным меркам был довольно большим - на следующий день она узнает, что все это благодаря бьющему здесь из скал роднику, большой редкости в этих засушливых краях, здесь же благодаря ему удалось высадить плодовые деревья и завести какой-никакой скот. Из кишлака вышли люди их встречать - это было необычно, она была в подобных поселениях в Африке, да и здесь уже немало посетила, и привыкла к тому, что как только приходит посторонний человек - местные прячутся. Здесь же - они высыпали навстречу, в том числе и дети - бачата, мелкие, оборванные, с какими то палками, весело гомоня они окружили их, и Дженна дала им пригоршню дешевых, купленных на базаре леденцов, которые они мгновенно разобрали, и сопровождали их до самого кишлака.

Три улицы. Дома, все закрытые высокими глиняными дувалами, которые выше самих домов. Железные, часто ржавые ворота. Шпиль мечети, вонзающейся в небо. Дети - как всегда в таких странах здесь много детей. Мужчины - почему-то здесь без оружия, многие - с явными следами ранений. Моджахеды? Ни одной женщины - здесь свободны только мужчины и дети, женщины не могут просто так шляться по улице и смотреть на то кто к ним приехал. Женщины могут выйти из дома только закутанные в паранджу с головы до ног, чтобы сходить к роднику за водой или к дуканщику - за едой. Они даже живут - или в отдельной половине дома, или даже в отдельном домике. Миссис Вард как американку и феминистку такое положение дел до крайности раздражало - но она понимала, что ничего с этим сделать не сможет, это чужая страна и не ей ее менять.

Прямо на муле ее подвезли к дому, который казался больше других, по крайней мере дувал вокруг него был длинным и высоким, более высоким чем остальные. Изнутри открылись ворота - и так, не слезая с мула она оказалась внутри очерченной дувалом территории, можно сказать - в доме. Внутренний дворик - это тоже дом.

Уже темнело. Солнце падало за горы, окрашивая их багрово-красным цветом. Темные тени от плодовых деревьев ползли по двору.

Ее вышли встречать - по местным меркам это было не просто проявление гостеприимства - но и уважения. Навстречу ей, неуклюже слезающей с осла вышли несколько мужчин, почти все на сей раз - с оружием. И одна женщина, молодая, здесь, в полуевропейском платье, с косметикой на лице и без чадры выглядевшая дико.

Она же первая шагнула к с трудом слезавшей с мула Дженне.

- Позвольте я помогу… Для того чтобы передвигаться так надо привыкнуть - но пешком идти еще тяжелее.

До миссис Вард не сразу дошло, что девушка говорит на английском. Дошло, когда она уже оперлась обеими ногами на чисто выметенную землю.

- Ты знаешь английский? - удивленно спросила она

- Да, мэм, и немецкий тоже. Я знаю два иностранных языка, не считая диалектов племен, и учусь в Равалпинди, а сюда приехала на каникулы.

- Ты отлично говоришь по-английски, почти как англичанка.

- Спасибо, мэм… - девушка ничуть не смутилась - я и есть англичанка, один из моих дедов со стороны матери был англичанином. Меня зовут Лейла, Лейла Африди.

- Дженна. Ты знаешь кто я?

- Да, отец говорил. Ты из Америки.

- Из США. А это твоя фамилия?

- У женщин здесь нет фамилий, только имя и название племени. У мужчин кстати тоже. Моего отца зовут Джелад ад-Дин*, он тоже немного понимает по-английски, хотя и не так хорошо как я. У него такая же фамилия как и у меня.

- Понятно. А где же он?

- Вот он.

Среднего роста, загорелый, с коротко постриженной, что для здешних мест редкость бородой шагнул вперед.

- Я рад приветствовать вас в моем доме, мадам Вард - сказал он - моя дочь уже сказал мое имя, и я не вижу смысла повторять его еще раз. Я шейх в здешних местах и хозяин этого дома, и я рад пригласить вас разделить с нами стол и кров, как того требует обычай.

В нарушение всяческих традиций ее пригласили на мужскую половину дома, хотя Лейла объяснила, что на ночь ей постелют в женской половине, рядом с ней. На мужской половине был низкий потолок, завешанные дорогими коврами стелы, почти никакой мебели - из всего, что могло говорить о том, что на дворе двадцатый век, причем его конец а не начало - она обнаружила только радиоприемник и автоматы Калашникова. Автоматами были вооружены почти все, это было удивительно, потому что племена были небогатыми, а оружие стоило дорого. Тем более - русское, она уже научилась различать разное оружие, странствуя по Африке и Латинской Америке и сейчас поняла, что это не китайские - а настоящие русские автоматы, тщательно ухоженные. У многих на прикладах была черная лента - как ей пояснили потом такую ленту надевают на приклад те, кому есть за кого мстить, и не снимают, пока месть не свершилась. Мебели не было почти никакой, сидели прямо на полу, на коврах, на специально выделанных подушках. Ели руками.

Ужинать ее позвали тоже на мужскую половину, вместе с ней к мужчинам вышла Лейла. - вроде как переводить и объяснять. На достархан поставили специальный кувшин, чтобы омыть руки и совершить ритуальное омовение. Потом хозяин стола и дома прочитал молитву, собравшиеся мужчины на последних ее словах провели сложенными ладонями по лицу, имитируя ритуальное омовение и хором сказали "Омен".

Дженна Вард была в этой стране уже не первый месяц, она кое-что уже знала из обычаев и традиций, послала несколько "краеведческих репортажей" и даже, при самом минимальном знании языка ухитрилась сделать несколько интервью, благо здесь раньше была британская земля и английский язык многие в той или иной степени понимали, а американский английский - тем более, потому что он проще британского английского. До нее уже дошло, что перед ней - не страна, у которой есть армия - а армия, у которой есть страна. Кастовая система, хоть и отмененная - все же оставила свои следы, и военные чувствовали и ощущали здесь некоей особенной кастой, которой все позволено. Самое страшное - что с этим соглашались и жители - а хотя, попробуй не согласиться… Она уже кое-что разузнала про темные события конца семидесятых годов, когда армия, во главе с начальником генерального штаба Мухаммедом Зия уль-Хаком пришла к власти. Армия в Пакистане вообще была особенной - она ориентировалась на американскую и британскую поддержку и два раза проиграла Индии, за спиной которой стоял Советский союз. Оба раза это привело к территориальным потерями, причем один раз - серьезным, что не могло добавить армии популярности в народе. И тем не менее - армия вызывала… какое то смешанное чувство страха и уважения, возможно из-за того что олицетворяла собой порядок, которого здесь никогда не бывало. А приход к власти ее был неожиданным - и в то же время ожидаемым: назревала новая война с Индией, после событий начала - середины семидесятых резко вздорожала нефть, которую Пакистан всегда покупал, экономическая ситуация в регионе была не из лучших, и в стране начались волнения. Кто-то постепенно поднимал их градус - она разговаривала с одним старым торговцем, который наотрез отказался фотографироваться - и он рассказал ей, что кто-то из соплеменников видел пулеметный расчет на крыше, стреляющий по военным, пытающимся подавить беспорядки и разогнать разгоряченную толпу. Стоило ли удивляться тому что военные открыли огонь в ответ, были жертвы, и это было не раз и не два - а потом армия совершила переворот, премьер-министра, демократически избранного Зульфикара Али Бхутто судили за взяточничество и повесили в тюрьме - а власть взял генерал уль-Хак, через несколько лет прикрывшийся флером выборов. Она уже много чего повидала и не вчера родилась, и могла с уверенностью сказать, что Бхутто и впрямь был взяточником - но если казнить за это его, то рядом с ним придется казнить весь чиновничий аппарат этой страны и виселицы протянутся от порта Карачи, который и дает этой стране жизнь - до Исламабада, заново построенной столицы. А про взяточничество генерала можно было узнать на любом рынке, называли даже компании, которым владела его жена, Шафика, торговцы знали где можно купить гуманитарную помощь, которая вроде как должна раздаваться бесплатно… и все это происходило как-то буднично, привычно и жители этой страны не только не возмущались - но и не удивлялись, покупая рис и муку на базаре в мешках с надписью ЮНИСЕФ**.