Коромысло Дьявола - Иван Катавасов

На месте они усидели графин старого португальского портвейна в маленькой гостиной белого техасского домика на колесах, а у Филиппа не осталось каких-либо прежних фактографических неясностей.

«Мадре миа! Отсель бы мне все это обдумать, обмыслить, с первоисточниками сопоставить…»

— Филипп Олегович, прошу вас, как гостя, первым воспользоваться транспорталом. На нас обоих неисповедимо взыщется, коль скоро мы не посетим респективно наши убежища. Мне-то ладно, но вам, друг мой, мне думается, эдак давненько следовало навестить ваш асилум…

«И то сказать по-хохляцки: це дило трэба разжуваты…»

Что не сказано, то на ум пошло, коли нет нужды, будто в простонародной сказке во всеуслышание по-арабски требовать, чтобы открылся какой-то глупый сезам в пещере. Поэтому в знакомом октагональном зале перед рыцарем Филиппом призывно отворилась нужная ему дверь, сверкающая отполированной легированной сталью. И он, не раздумывая, легко шагнул в светящуюся матовую пустоту транспортала.

ГЛАВА XV ПРОРИЦАТЬ, НЕ ПОРИЦАЯ

Очутившись в благорасположении асилума, по-своему красноречивого и молчаливого, не очень близко к исходному поэтическому тексту наш рыцарь-неофит задумчиво процитировал по-русски:

— И нам молчание дается, как нам дается благодать…

Асилум в том же уютном интерьере винного подвальчика в сию же миллисекунду приглашающе отреагировал то ли на его слова, то ли на смятенные чувства своего симбионта появлением на ближайшем столике легитимной бутылки сухого испанского хереса и глубокой вазы с благодатной клубникой под взбитыми сливками.

Мало сего, рядышком расположились точные дубликаты планшетного компьютера Филиппа и портативного модуля памяти, снабженного дактилоскопическим сканнером. Все исправно функционирует, в чем незамедлительно убедился авторизованный пользователь данной техники и продвинутых орденских технологий. «Кушать подано… Науки юношей питают, эзотерически, ети их по кумполу на первое, второе и на десерт…»

Перво-наперво Филипп, отметил, как удлинилось оглавление в корневой директории. Да и дополняющих гиперссылок в знакомых учебных текстах неизмеримо прибавилось. «Учись, неофит. Авось рыцарем-зелотом станешь, ежели не сведут с ума отцы-милостивцы, братья наши старшие, ноогностики купно с отцами секулярами да учителями церкви христианской. Патристика, Господи Иисусе, как она есть, изнутри и снаружи…»

Желал он того или нет, чего он и сам порой не ведал, но Филипп Ирнеев всегда верил в Бога, чтобы понимать сверхрациональное и сверхъестественное. В этом стремлении он ощущал себя законным последователем гносеологии Святого Августина, епископа Гиппонского и Святого Ансельма, архиепископа Кентерберийского.

Этих стародавних мыслителей, ряд других теологов-метафизиков и схоластов он глубоко уважал. В то же время многих и многих поныне авторитетных апологетов устаревших воззрений минувших столетий довольно пренебрежительно рассматривал сверху вниз, с актуальных высот современной философско-религиозной мысли, вобравшей в себя откровения, прозрения, мыслительные достижения прошлого в познании всего и вся. «А помимо того, судари мои, располагающей рациональной и сверхрациональной всеобъемлющей критикой старых заблуждений, ошибок, недомыслия, вызванных различного рода мирскими идолами и тотемами».

Об идолах-кумирах в пещере уединенного человеческого ума, объектах неразумного поклонения его рода-племени, внимающего красивой риторике на площадях народных собраний и политическим авторитетам, преуспевающим в театральной публичности, — в свое время замечательно и блестяще поведал сэр Фрэнсис Бэкон.

«Разумеется, мой друг, если мы абстрагируемся от ограниченного эмпирического материализма доктрины естественной философии досточтимого лорда Бэкона», — припомнил рыцарь Филипп одно из замечаний прецептора Павла.

Как раз отсутствие конкретных и абстрактных материалистических предрассудков позволяет нашему герою с молодых лет преспокойно, целостно воспринимать любые несообразности, нелепости и противоречия в религиозных традициях, обрядах, в катафатическом церковном предании. И здесь его положительная воцерквленность не мешает ему отрицательно и скептически относиться к догматике катафатической, к мирской интерпретации религиозности и символов веры, значительно разнящихся в христианских конфессиях.

Вот и теперь он многое отрицает, зато уж не помышляет порицать, осуждать верования тех, кто верит не так и по-другому, чем он. Ибо всякое еретическое недомыслие и приверженность естественным природным суевериям, лишь тогда становятся богомерзкой безусловно наказуемой ересью, когда б они по наущению Дьявола обретают материальное приложение в человеческом бытии. «Горе тем, кто богохульно совращает малых сих. Но не в словесности пустосвятов, не в их глаголании пустозвонном, но в делах сатанинских, в нечестии материально воплощенных да произведенных».

В таком понимании книги, любую печатную продукцию Филипп парадоксально не относил к разряду материальных объектов. Так как там, где царят идеи, имеет место быть лишь идеальное, точнее, идеалистическое. О чем бы материальном ни ведутся речи в произведениях ума человеческого, запечатленных в коммуникативных знаках-символах.

Вот отчего Филиппа Ирнеева, будь он в данный конкретный момент харизматичным инквизитором или обыкновенным человеком из плоти и крови, нисколько не смутило подробное ознакомление со «Сборником истинных изречений Христовых», достославного Папия Периодиста. «Ага! Тот самый манускрипт сокровенных интервью и воспоминаний из первых уст в третьи руки…»

Немногие рукописные оригиналы этого труда, доселе способного потрясти устоявшуюся за века христианскую догматику и чувства приземленно верующих, по сей день хранятся в самых запретных и недоступных местах библиотечных схронов дальних монастырей и в тайных книгохранилищах церковных иерархов некоторых конфессий, узнал Филипп из аннотации. Безразлично пожав плечами, он бегло просмотрел перечисление мест, куда спрятаны логии Христовы, изложенные в том непричесанном виде, в каком их запомнили и передавали современники Сына человеческого, их дети и внуки.

Столь же бесстрастно и безучастно инквизитор Филипп сейчас перелистывает, вчитывается в отдельные фрагменты многочисленных апокрифических версий, вариаций, списков моносюжетных синоптических евангелий, точно датируемых от последней четверти I века до первой трети второго столетия от Рождества Христова.