Эпоха Древних - Замиль Ахтар

тебе, обещаю, – сказала я. – И тогда вы вдвоем решите, использовать кровавую руну в этой книге или нет. Но принудить ты ее не можешь. Она должна сделать это добровольно.

Я положила книгу на пол у его коленей, а потом села напротив.

– Так мы пришли к соглашению, Кева?

Горны, ситары и барабаны Бабура умолкли. Но в воздухе все еще звенели вопли матерей и плач детей, крики сирдаров и хазов.

– Слышишь? – спросила я. – Музыканты Бабура замолчали.

Вдалеке заулюлюкали мои воины. И меня обдало волной облегчения.

У Лунары получилось. Мне хотелось запрыгать от радости.

Крик «Будь прокляты святые!» был таким громким, словно его подхватил миллион душ.

Кева, который наверняка всю жизнь молился святым, поморщился.

– Как ты поступишь с крестейцами?

– А как, по-твоему, я должна поступить?

– Если ты не хочешь, чтобы еще десять лет по Аланье разгуливали жестокие банды неверных, ты должна выманить их из Зелтурии и перебить.

Если я проявлю милосердие к Кярсу, то почему не поступить так же с крестейцами? Я же Потомок. Разве теперь, когда по земле ступает дочь Хисти, не настало время милосердия?

А кроме того, они мне не враги.

– Я должна показать пример, – сказала я, гадая, когда же Кева сообразит, насколько я изменилась. – Я должна быть… хорошей. Но с этой минуты я сама определяю, что хорошо, а что плохо.

– Ну конечно.

Он схватил «Мелодию Сади», встал и пошел к выходу.

– Так мы пришли к соглашению? Ты не потревожишь Лунару?

– Она согласилась на твой победный план? Согласилась пожертвовать детьми в лагере, пока проведет армию по Лабиринту?

– Да, согласилась. Потому что мы сделали это ради высшего блага. Ради защиты Зелтурии и Врат.

– Если ты поставила ее во главе армии, она попытается убедить меня присоединиться к вам. А взамен, вероятно, предложит мне все, что я захочу. Даже свою любовь. – Кева отвернулся. – Но это не та женщина, которую я любил. Женщина, которую я любил, не была такой коварной.

Кем бы ни была эта более чистая Лунара, похоже, он никогда не перестанет ее оплакивать.

– Люди меняются, Кева. Жестоко любить кого-то, но не принимать перемен.

– А еще более жестоко – меняться. Пришли ее ко мне, когда вы с ней перестанете использовать тело Сади ради зла. – Он почти подошел к выходу, но обернулся и посмотрел на меня. – Если хоть как-то повредишь тело Сади, если нарушишь наше соглашение, ты знаешь, как я поступлю.

– И очень хорошо знаю.

Я ласково улыбнулась этому побежденному, но гордому человеку.

42

Кева

Идя по песку, подальше от сражения, я размышлял о том, что сказала Сира по поводу перемен. Может, именно мне необходимо измениться. Может, я заплутал, потому что упрямо остаюсь все таким же.

А Лунара изменилась. Сира изменилась. Даже Хурран и Рухи изменились. Они стали такими, какими должны быть в нынешние времена, и там, где оказались.

Я встретился с Кинном по пути к Доруду, как и собирался. Птах так обрадовался, увидев меня, что потерял по меньшей мере двадцать цветных перьев, порхая вокруг.

– Нечему радоваться, – сказал я.

– Ты жив!

Вот и все, что он ответил.

Я и впрямь был жив.

– Моя жизнь ничего не значит.

– Она значит все. Как минимум она значит, что ты можешь сделать так, чтобы она кое-что значила.

Звучало коряво, как почти все, что говорил Кинн. Но он был прав.

То, что мы прядем из нитей, значит больше, чем сами по себе нити. Что я сотку из своего поражения?

Размышляя о стратегии, я понял, что не потянул за одну особенную ниточку.

– Перенеси меня к Рухи, а потом в Доруд.

Если у меня получится, я сотку парчу, достойную султана.

– А до утра нельзя подождать? Я много часов тебя искал.

– Боюсь, что нет. К утру все узнают о сражении, и может быть уже слишком поздно.

– Но сейчас такая темень.

– Я слышал, у великого визиря Баркама есть целый дом для коллекции обуви, собранной со всех восьми уголков све…

Кинн схватил меня когтями, и мы взлетели.

Рухи ждала в вограсской деревне у реки. Мы украли лодку и все втроем полетели в Доруд.

Приземлившись за стенами, в лагере беженцев-абядийцев, мы ходили по шатрам, собирали шейхов и молодежь. Было уже за полночь, все спали. Мы тоже устали, но благоприятный момент ждать не будет.

– Разве я не сражался за вас? – спросил я, как только мы собрали всех на пятачке между палатками, усеянном мусором.

– Да, – ответил один шейх. – Еще как сражался, благодарение Лат.

– А теперь я прошу вас сражаться за себя. За ваши семьи. За ваш народ. Вы готовы?

Все разом кивнули и ответили:

– Да.

– Это правда, что Сира нанесла поражение шаху Бабуру? – спросил другой шейх. – На что мы можем надеяться, сражаясь против нее?

Каким-то образом новости нас опередили.

– Я говорю не о ней. – Я повернул голову в сторону Изумрудного дворца. – Ваш настоящий враг – там. Низкие люди с замысловатыми титулами, набивающие животы фруктами. Которые тратят богатства на себя, а не на войну с теми, кто обижает ваших детей и веру.

Все загалдели.

– Ты просишь укусить руку, которая нас кормит? – спросил кто-то.

– Скажите, кто шах Аланьи? – отозвался я.

– Шах Кярс, – ответили все.

– Разве Баркам хоть пальцем пошевелил, чтобы ему помочь? На золото в своих сундуках он мог бы нанять миллион солдат. – Преувеличение, но по сути верно. – Вы знаете, какими были предки Кярса? Когда Селук Рассветный покорил Аланью, он не потребовал ни единого золотого динара. Он все отдал людям. Говорят, у него было всего два кафтана и пара истрепанных кожаных сандалий. Когда он вошел в Кандбаджар, покорив последнего святого правителя, шах со склоненной головой прошел через ворота, а слуга скакал на лошади рядом.

Люди одобрительно закивали.

– Сира забрала ваше богатство и жизни, – продолжил я. – Но вы не отнимете их у нее. Она победитель. Но это не значит, что мы проиграли. Если мы сейчас вступим в битву, то сами насладимся плодами своей победы.

– И что ты намерен делать? – спросил старейший шейх, с которым я разговаривал, когда мы в последний раз были в Доруде.

Я вспомнил, что он потерял несколько детей в ничем не спровоцированном нападении Сиры на Празднике соколов.

– Я полечу в Изумрудный дворец. Я открою ворота. И тогда вы все будете пировать вместе со мной.

Через несколько минут кто-нибудь обязательно разбудит Баркама и предупредит его. А значит, на счету каждая секунда.

– Каков ваш