Севастополист - Георгий Панкратов

него не было никакого сопровождения. «Что он может сделать? – просчитывал я, стараясь не показывать свой страх. – Атаковать нас? Схватить меня и сбросить с лодки? Чем-нибудь выстрелить и убить? Или просто умчаться, выхватив лампу? Но ведь далеко не улететь, если по правилам…» Вопрос был только в том, распространялись ли на Кучерявого правила.

Наша ватрушка постепенно отдалялась, и неприятель скрылся из виду. Почему он не стал пускаться в погоню? Зачем появлялся?! Просто напомнить о себе? И почему я увидел его из-за спины подруги? Почему он не явился передо мной?

Стал ли я говорить Фе о том, что его заметил? Сперва хотел, но в последний миг почувствовал какие-то сомнения. Мне стало тревожно, и я решил промолчать.

«Поймешь позже, просто поверь»

Приближалась наша последняя встреча с Фе. Но тогда я еще не знал этого.

Я с головой погрузился в отдых – как любили говорить на этом уровне, лучшее средство от любых бед. И хотя каких-то бед со мной не приключилось, определенные переживания тревожили. Они касались и таинственного появления Кучерявого, и разговора с Феодосией, и перемен, которые случились с ней и Инкерманом, да и со мной самим – похоже, я отдалялся от истины, вместо того чтобы прокладывать к ней дорогу. Можно было принять за нее Созерцание, но тогда оставался вопрос, не дававший покоя: зачем тогда все, что выше? Ведь я же видел, что Башня продолжалась ввысь, собственными глазами. А истина должна быть конечной точкой, закономерным финалом пути. Что может быть выше истины?

Всегда сложно сделать следующий шаг, но, если понимать, что он осознан и необходим, внутри всегда найдутся силы, которые заставят. Но если ты не уверен, нужен ли следующий шаг? Как его сделать? Как убедить себя? Приходится изыскивать силы уже не на то, чтобы шагнуть, а на то, чтобы убедить себя в необходимости самого шага. И каждое новое действие, новая мысль дробятся на множество мелких, и каждое требует все новых и новых сил. И все заканчивается тем, что вместо следующего шага человек падает.

Мне не хотелось оказаться этим человеком.

Но все же спешить не стоило. Я окончательно вник в Созерцание, оно открылось и полюбилось мне. Я жил по распорядку: просыпался, отдыхал, потом транспортировался в порт, пил воду и смотрел на облака, делал заплыв, брал одиночную ватрушку и наворачивал над площадью круги. Затем был новый отдых, новая транспортировка – но уже лишь затем, чтобы поплавать и подышать. Перекидывался простыми и ничего не значащими словами с парочкой случайных собеседников, слегка отдыхал, глядя в зеркальную стену, на неподвижной платформе – к колесам я охладел с того самого случая, как увидел упавшего человека, – и уже после этого возвращался в свое село. Одной Башне известно, сколько раз я проделал подобный маршрут – если бы я и считал, то давно бы сбился со счета. Но я не считал.

Мне не хотелось писать ни Инкерману, ни Феодосии, вотзефак молчал, и я не притрагивался к нему. Теперь я понимал, как это было необходимо – остаться одному, без всего, что привязывало к внешнему миру, без обязательств, необходимостей и даже желаний. Я был предоставлен лишь самому себе и все же научился меньше думать, меньше переживать. Зато больше выжимать, вытягивать, поднимать, пробегать – вот где мои показатели только увеличивались. «Выжатые» потом и усталостью, эти цифры обрастали мускулами, твердели вместе со мною, вырастал их вес и значимость, все больше людей вокруг смотрели с уважением – на них и на меня. А некоторые из новоприбывших на уровень и вовсе не скрывали восхищения.

В моих действиях и помыслах чувствовалась твердость, но при этом легкость и ясность мысли. Я давно забыл о стеснении и неловкости, которые пробуждала во мне необходимость спать в Открытом селе. Теперь я просто заходил в комнату, заваливался на бок – и моментально отрубался. Чтобы, проснувшись, облиться самой обычной прохладной водой из самого обычного, совсем не Прекрасного, душа. Но надо же – всякий раз этот душ казался мне самым прекрасным, что есть в мире. Как и казалось таким все, что я созерцал, к чему прикасался и чем занимался здесь.

Фе встретила меня сама – однажды, когда я направлялся по своему привычному маршруту. Кажется, я хорошо отдохнул, быстро транспортировался – народу перед шаром собралось немного – и уверенным шагом выходил к S-Порту. Помню свои ощущения: я достиг того, что стал чувствовать себя здесь не просто здесь – я стал чувствовать себя хозяином. Это чувство было легким и свободным, и каждый, кто шагал рядом или навстречу, впереди меня или за мной, ощущал его тоже. Здесь каждый был хозяином, но никто не мешал быть хозяевами другим.

В какой-то момент я просто обнаружил, что Феодосия шагает рядом со мной.

– Прокатимся? – беззаботно сказала она и взяла меня за руку. На моем лице появилась улыбка: эта внезапная встреча обрадовала меня.

Мы прыгнули в двухместную ватрушку, и я тут же поднял ее довольно высоко, ловко орудуя локтями – кто бы мог подумать, насколько просто обучиться управлению этой посудиной и чувствовать ее, совсем как мою городскую машину. Девушка сидела напротив, слегка откинувшись на мягкий борт ватрушки, наслаждалась отдыхом и даже не собиралась участвовать в управлении. Довольно долго мы молчали, только смотрели друг на друга с интересом, глаза в глаза. Нашу прогулку было сложно назвать романтической.

А когда отводил глаза от Фе, я рассматривал большие зеркала внизу, фонтан и вдавливал рычаги, опуская резко ватрушку и зависая над самой площадью S-Порта. Феодосии это нравилось. Она была ослепительно красива – и, похоже, пребывание на этом уровне пошло ей только на пользу. Она стала еще стройнее, подтянутее; черты фигуры, что так нравятся в девчонках парням всех поколений, обрели четкие – и, чего уж говорить, невероятно соблазнительные – очертания, руки стали сильнее, животик под облегающей черной майкой выглядел упругим. От нее так и веяло здоровьем, молодостью; взгляд излучал уверенность и хорошее настроение.

Мне было странно и неловко от того, как изменились чувства, которые я испытывал к этой девушке. Вернее, сами эти чувства вовсе не изменились – я по-прежнему мог бы сказать про нее это глупое слово «нравится», не выражавшее и сотой доли того, что Фе пробуждала в моих мыслях. Но эти чувства будто перешли в мерцающий режим – то они были, то их не было. Каждая встреча с Фе дарила мне всплеск прекрасных эмоций, просто