Дарт Вейдер. Ученик Дарта Сидиуса - Jamique

— Граф был шпионом Ордена?!

— Конечно. Думаешь, что Орден хоть кого-то просто так отпускал?

— Но… мне говорили, что из Ордена можно было уйти…

— Вперёд ногами. Как сделал мой физический отец.

— Что?

— А ты думаешь, я от мидихлориана рождён? У меня, как и у всех людей, был отец. Беглец от джедаев. Из сельхозкорпуса. Нашли и убили. Мать видела. И вот эта прививка против Ордена и добрых рыцарей была для меня почище всего остального.

Люк раскрыл рот, выпучил глаза и с этим классическим выражением изумления воззрился на отца.

— Мой дед был джедаем?!

— Твой физический дед был отбраковкой от джедаев, — ответил Тёмный лорд. — В сельхозкорпус сгоняли не неспособных, а опасных. Неспособность быть джедаем означала неспособность смирить свои эмоции, контролировать свой темперамент. Дети, которых опасно учить. Кстати, Оби-Ван чуть не попал в эту категорию.

— А?

— У него темперамент ещё тот. И упрямство. И гордость. И желание быть первым. И неумение контролировать свой гнев, — Вейдер хмыкнул. — Впрочем, на Совете он был признан на грани годности и допущен к тестовой проверке. Отдан в руки профессионала. Естественно, о проверке тот не знал. Его просто отправили в сельхозкорпус. И якобы случайно пересекли с Куай-Гоном. Да, я сейчас тебе о нём говорю, а ты вообще сам что-то знаешь? Или распространить?

— Знаю. Я читал… профессионал?

— Да. Профессионала по слому. Впрочем, извини, это был, конечно, не слом. Это было наглядная демонстрация того, как плохо быть не в Ордене. Нет, даже скорей — как плохо стать отщепенцем от Силы. Куай обладал могучей харизмой. Он не был законником и педантом. Он даже спорил с Советом по поводу того, что кодекс — это мёртвая догма, и хорошо бы, если б хоть часть Храма видела за мёртвыми строчками кодекса живую Силу. Он, я думаю, что-то видел в своей жизни. Что-то совершенно потрясающее. И он чувствовал гораздо больше, чем другие. Но смысл? Он был сам по себе — но внутри, в рамках. Никогда против Храма как такового, просто вдохнуть новую жизнь. Он был неплохим человеком… но более он был рыцарем. Идеальным рыцарем, в какой-то мере. Идеальным не в смысле каноническим, а по мозгам и по душе. Совпал. Он был таким, потому что хотел. Потому что нашёл в этом себя. Потому что… поверь, он был действительно очень неплохим человеком. Насколько мог себе это позволить. Я-то разглядел, — усмешка из-под маски, — и даже использовал. Не знаю, что бы получилось. Но сейчас я рад, что меня воспитывал Оби-Ван. Меньше соблазна туда — ухнуть. Ухнуть в не своё — ради человека, которого любишь. То, что в итоге сделал Оби-Ван. Он выбрал не своё из-за страха оказаться неполноценным, недоученным и одиноким. Но это не так эффективно. Главный, прочный выбор он сделал из-за человека, который влюбил его в себя с пол оборота. Против его харизмы даже Йода был бессилен. Я-то знаю. Хотя… вот кто не поддался — так это мать. Кажется, у неё на такой тип вообще была аллергия. Она не верила в сказки, она не верила в чудеса. Она не верила в дружбу и взаимовыручку. Она не верила в светлых рыцарей, которые освобождают рабов. Она с детства была рабыней при подружке Джаббы, а это означает, сын мой, что твоя бабка и моя мать помимо всего прочего удовлетворяла сексуальные прихоти гуманоидов при боссе. Вот так. То, что она сумела сохранить ребёнка, обуславливалось тем, что ни один хозяин обычно не бывает против нового бесплатного раба, а женщин для услуг там и так было много. Ну, а работать она могла и беременной. Это означает, мой дорогой, что твоя бабка и моя мать после моего рождения была вынуждена снова вернуться также и к обслуживанию таких индивидов. Это означает, что мои способности я обнаружил у себя не на гонках, а когда сумел внушить Гардулле поставить нас с матерью на кон — и проиграть. Причём именно Уотто. Лавка старьевщика были идеальным местом для нас… Что с тобой? Кажется, у тебя глаза на мокром месте? Это жизнь, Люк. Обычная жизнь. Такая, какой жила каждая вторая женщина на Татуине. Никакой трагедии. Просто жизнь. Только я избавил свою мать от этого. Раньше, чем её бы от этого избавил её возраст.

— Па…

— Молчи. Слушай. Татуинский фермер, борец за торжество демократии. Демократия никому ничего не навязывает. И никогда не вмешивается. Пока не захотят добровольно. Ну прямо как светлые джедаи. Этот человек, мой отец… я знаю, потому что ощущал в её воспоминаниях — он просто однажды появился рядом. Потому что понравилась. Он не мог её выкупить и никогда не строил иллюзий на этот счёт. Он сам был беглец, причём недоученный, который не умел использовать Силу. Была ли это любовь? Вряд ли. Скорей обоюдное желание тепла. И крохотная иллюзия жизни, которой был лишён каждый. Могила моего отца на Татуине. Могила моей матери — там же. А моя была бы на Мустафаре, если бы я не выжил. Эта планета, которая породила меня и тебя, Люк — планета, которая принесла много боли. И это не закончилось. Но мы живём. Мы живём…

И всё-таки я тогда думал, что смогу не дать ей умереть. Думал, ещё немного — и я заберу её оттуда, потому что сам выберусь из Ордена. Я уже давно рассчитывал на Палпатина. Канцлер не скрывал, что такой союзник был бы ему кстати. Я думал об этом. Ну, а потом. После Геанозиса. После Татуина. Когда остался только я. Когда даже женщина рядом со мной мне не помогала…

— Моя мать?

— Да. Как только я чуть оклемался после операции по насадке протеза, я пришёл к канцлеру. Предложил союз. И он его принял. Мы бы договорились всё равно. Но тут ещё вмешалась случайность. Которая то дарит, то гадит. Со мной что-то случилось. Не знаю, что. Я упал в обморок. Прямо у него в кабинете. А потом не приходил в себя неделю. Какой-то капитальный бред. Обморок, болезнь. Возможно, от перенапряжения и обычной необходимости держать всё в себе. И ничему не давать выходить наружу. Вышло. Вышло всё. Если бы это услышали в Ордене. Если бы почувствовали… Я выговорился и эмоционально, и словесно — за все свои десять лет. Канцлер оставил меня при себе. Не дал забрать в лечебницу Ордена. Не объясняя мотивов, отказал тем, кто пришёл. А мотивация была, потому что он уже наслушался того, что я наговорил. И наощущался моих эмоций. Ему пришлось меня прикрыть. Силой. А потом пришлось сказать, что он ситх. Потому что, когда я очнулся, я в полубреду ощутил, что на меня воздействуют. Прикрывают. И не разобрался. Решил, что Орден. Что я в Ордене. Голова ещё не работала. Только ощущения. И я тут же попытался убить. Потому что меня б не оставили в живых за такое. Предварительно вытащив всё. Помню, как человек одновременно блокировал мою атаку в Силе, поглощал, чтобы никто не услышал, и говорил: Анакин, это я, я одарённый, это не Орден, я просто одарённый, тот самый ситх, за которым вы все гонялись… Я понял… не сразу. Это было гигантское облегчение. Ощущение того, что я нашёл… что всё теперь на своих местах. Не просто политик и друг — учитель. Тот, кто сможет многому научить. Тому, что необходимо… Я сказал: хорошо, — откинулся обратно на подушку и отключился. Это и была моя клятва верности, наверно. Потому что больше ничего в таком роде я не произносил. Мы просто друг друга нашли. Я — того, кто может дать мне Силу. И весь мир в придачу. Он — того, кто станет одним из сильнейших помощников, союзников, учеников. Вот и всё. А привязанность пришла позже. Настоящая. И как-то сама собой. В ходе совместной работы.

Он усмехнулся.

— Ссссила великая, — сказал Люк. — Ох…

— Может, я тобой эмоционально манипулирую? — вкрадчиво спросил Вейдер.

— Дурак ты, папа, — сказал Люк и заплакал.

Вейдер не утешал его. Он стоял, задумчиво смотрел на сына и что-то решал.

БЕЗ ПРОМЕЖУТКА

Бой

Пламя ступни жжёт углями,Воздух выжигает пламя,И, касаясь, пузырямиОставляет ласки след.

Я смеюсь и задыхаюсь,Я от боли спотыкаюсь,Но прорваться не пытаюсьЗа огонь, за боль, за бред.

Это пламя — смех до боли.Что-то там с твоей судьбою?Ты шагнул — а значит, воленДраться или умереть.

Посмотри, как бьётся пламя,Обними его руками,Жар вдохни, прижми зубамиГубы — и иди на смерть.

Бой есть бой. Огонь по коже.Встань. Дыши. Дерись. Ты можешь.

ИНТЕРЛЮДИЯ

Джедаи

Куай

Он вышел из зоны поражения. Вышел.

Резко, с хрипом, вдохнуть, подняться, распрямить плечи. Тело. Принадлежащее только ему. Покачнуться, ухватиться ладонью за ствол. Шершавый ствол шершавой ладонью…

Хрипы в груди отдавались болью, а в глаза смотрели через предобморочный туман. Но туман исчезал клочьями под прямыми лучами дня.