Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты. - Светлана Бондаренко

Одна из обезьян совершенно перестала есть бананы. При виде банана вскакивала, начинала жалобно кричать, порывалась спрятаться.

<…>

У некоторых животных вырабатывались новые рефлексы без всякой к тому причины, а старые, выработанные искусственные рефлексы исчезали. Такое ненормальное состояние длилось иногда довольно долго, но всегда не дольше трех суток.(1)

<…>

„Я сказал Саше, что хочу проверить метод иглы на себе. Это ошибка, но я все равно не мог бы от него этого скрыть. И все же это ошибка: мальчишка слишком увлечен проблемой“.

<…>

Во всяком случае, сохранилась запись Комлина: „…только что всыпал Саше за опыты. Удручен“. Кто именно удручен, не ясно. Вероятно, Горчинский.

<…>

Вот что, например, пишет Комлин по поводу одного из замечательных результатов облучения нейтринными пучками.

„Я бы назвал это мнемогенезисом или творением памяти, как угодно. Более всего это походит на раздвоение личности, но это явление несомненно более сложное и странное. У меня осталось только ощущение необычайно яркого сна, какие бывают чрезвычайно редко. Бывает: проснешься утром и еще не совсем придешь в себя. Одновременно видишь и остатки своего сна — какая-то полузнакомая улица, дощатые заборы, лужица под ногами, — и тут же рядом, на этом и в этом — стены спальни, штора на окне, стеллаж с книгами, сползшее на пол одеяло. Одно в другом и рядом с другим. Минутами я не мог отличить, где бред, а где явь. Прямо из воды бассейна (имеется в виду, вероятно, тот самый бассейн в Голубом парке, где Веденеев видел Комлина в воскресный вечер) поднималась густая чаща, а под ней — сверкающие на солнце серебряные купола. Или какая-то каменистая пустыня, голая, как ноготь, которая однажды всплыла перед глазами, когда я сидел дома в кабинете. Я не мог ничего понять. Минутами мне казалось, что пустыня понятна и близка мне, а стены кабинета — что-то дикое, бредовое.

Меня поражают рисунки. Я не помню, когда их сделал, и я ли. Во всяком случае, сюжеты мне так же незнакомы, как и талант художника. Никто и никогда не поверит мне, что рисунки сделаны моей рукой“.

Рисунков было два. Директор показал их Рыбникову. Один из них был на желтоватом блокнотном листе и изображал большого зверя, похожего на пантеру, набросанного несколькими смелыми штрихами, словно наспех. Этот рисунок казался занимательным и не более того. Но другой!..

На большом листе ватмана твердые четкие штрихи сливались в чудесную странную картину: пылающий огонь, несколько человеческих фигур у костра, бесформенная глухая чаща вокруг и темное, неуловимо прозрачное ночное небо с четырьмя узкими светлыми серпами, висящими над вершинами леса…

Странное неземное очарование струил этот диковинный пейзаж. Темный ветер, полный аромата незнакомых цветов, влажный и теплый… Шорохи затаившегося леса, крик ночной птицы, дыхание тех, что сидели у костра…

Инспектор, человек пожилой и отнюдь не сентиментальный, ощутил какое-то теснение в груди.

— Слышите? — спросил Директор, едва шевеля губами.

— Да. Надо только вглядеться внимательнее и… я не знаю, как это объяснить…

— Я тоже не знаю, — прошептал Директор. — Но это можно слышать.

Был еще и третий рисунок. Это был, по-видимому, результат попытки Комлина срисовать большого зверя. Рисунок ничего не струил, не вызывал теснения в груди, и его нельзя было слышать. „Детей пугать“, — написал Комлин в правом нижнем углу.

„У меня нет объяснения всему этому, — писал далее Комлин по поводу мнемогенезиса. — Либо нейтринное облучение способствует возникновению очень ярких галлюцинаций, и творение памяти здесь ни при чем, либо мнемогенезис. Искусственные связи в мозгу, дающие впечатление чего-то виденного и теперь приходящего на ум. Интересно бы посмотреть на себя в такой момент. Это должно выглядеть как сумасшествие: возникают новые связи, новая память, а все вокруг остается прежним. Чингачгук, неожиданно и внезапно очутившийся на искусственном спутнике. Это похуже, чем Генька, обнаруживший вдруг в себе умение ходить на задних лапах и неистребимое желание носить поноску“.

„Пока я „здесь“, меня нет „там“. Пока я Комлин, я не Чингачгук. Мнемогенезис нельзя изучать на эксперименте. Во всяком случае, на эксперименте над собой. Разве что рисунки, сделанные рукой Комлина, пока у него была память и умение рисовать Чингачгука. Эти рисунки — большая удача. Это доказательство. И проблема сумасшествия! Подумать“.

<…>

Больше по поводу мнемогенезиса в записках Комлина ни чего не было обнаружено. Обращает на себя внимание странная и непонятная запись: „Вижу за углом и сквозь бумагу“, — и крупными буквами на всю страницу: „Отвертка в кармане у Саши — галлюцинация?“

<…>

Оставшиеся несколько страничек были посвящены наиболее интересному и удивительному из всех открытий Комлина.

— Тут он упоминает о полтергистах, — сказал Директор. — Вы знаете, что это?

Инспектор подумал.

— Нет, — сказал он. — Понятия не имею.

— Это слово взято из арсенала спиритов. — Директор сильно потер щеки ладонями. — Poltergeist — дословно „звучащий призрак“. За рубежом это слово теперь употребляется в другом смысле: „человек, способный усилием воли управлять материальными явлениями“.

— Гм, — сказал Инспектор недоверчиво и стал слушать дальше.

„Сочинители романов о полтергистах — дураки и мошенники, — писал Комлин. — Никто из них даже не удосужился подумать, возможно ли такое явление, а если возможно, то почему. В романах полтергисты ворочают сейфами — и все усилием воли. Чепуха в квадрате“.

<…>

Оставался только листок с последними цифрами, полученными уже, вероятно, за несколько часов до несчастья.

— Ну, что вы на это скажете? — спросил Директор.

— Он дошел до шести спичек, — сказал Инспектор задумчиво.

— Комлин — гений! — Директор стиснул руки и стал ходить по кабинету. — Вся физиология мозга — вверх дном. Какая гениальная и простая мысль! Пучок нейтрино… Не хирургический нож, не грубая бомбежка нуклонами и жестким излучением, а маленькими нежными нейтрино! Теперь только работать, работать…

— Вы забыли о Комлине, — сухо сказал Инспектор.

Директор остановился.

— Да… конечно. Комлин… Комлин — гений. Он великолепный человек, и он сделал великолепное открытие. Теперь надо продолжать по его следам.

„Нет, голубчик, — подумал решительно Инспектор. — Директором Института ты не будешь. Ты пойдешь по следам Комлина, но за тобой будут следить, чтобы ты не обрил голову“.

Указывая на время происходящих событий, в издании упоминается: „Четвертое поколение коммунистов“. В рукописи: „Четвертое поколение социалистического мира“.