Атланты. Моя кругосветная жизнь - Александр Городницкий

В Бостоне живет Дина Виньковецкая, вдова моего давнего приятеля Якова Виньковецкого, с которым мы шестьдесят лет назад вместе учились в Ленинградском горном институте и занимались в литобъединении у Глеба Семенова. Яша был человеком удивительных и разносторонних талантов, хотя и во многом загадочный. По окончании Горного довольно быстро защитил кандидатскую. Писал прозу. Потом увлекся живописью и приобрел довольно широкую известность как художник-модернист и в Союзе, и за рубежом. Не случайно его работы, выставленные на нашумевшем Вечере творческой молодежи Ленинграда в Ленинградском доме писателей 30 января 1968 года, стали одним из объектов известного доноса, состряпанного В. Щербаковым, В. Смирновым и Н. Утехиным и опубликованного в середине 80-х в США Сергеем Довлатовым: «За полчаса до открытия вечера в кафе Дома писателей были наспех выставлены работы художника Виньковецкого, совершенно исключающие реалистический взгляд на объективный мир, разрушающие традиции великих зарубежных и русских мастеров живописи. Об этой неудобоваримой мазне в духе Поллака, знакомого нам по цветным репродукциям, председательствующий литератор Я. Гордин говорил всем братьям по духу как о талантливой живописи, являющей собой одно из средств «консолидации различных искусств».

Яшины непонятные картинки вызывали неоднозначную реакцию и в нашем ЛИТО. Я вспоминаю споры между ним и искусствоведом и поэтом Львом Мочаловым, который, глядя на абстрактную Яшину живопись, говорил: «Яша, я признаю, что ты настоящий художник. Только ты нарисуй меня или вот птичку, чтобы похоже было. А потом рисуй любую абстракцию. А пока ты птичку не нарисуешь, я тебя художником не признаю». Виньковецкий при этом всячески бранил Мочалова, но птичку не рисовал.

Незадолго до своего он отъезда написал и опубликовал – как рукописное издание – небольшую книжку об устройстве Земли, которую подарил мне. Я тут же прочел ее (вернее – попытался прочесть) и почти ничего не понял. Через много лет, в 1983 году, уже защитив докторскую, также посвященную строению и эволюции оболочек Земли, я снова прочел ее и снова многого не смог понять. Когда я сказал об этом Андрею Битову, он заявил, что я напрасно пытаюсь найти в этой книге реальные научные обоснования. Она отражает скорее не геологические, а натурфилософские взгляды. Эмигрировав в Америку в 1975 году, Яков устроился на работу в крупную нефтяную фирму «Эксон» в Хьюстоне и какое-то время вполне преуспевал. Но потом его неожиданно обвинили в растрате казенных денег. Не найдя возможности (или не желая) оправдываться, он покончил с собой. Вскоре после этого выяснилось, что он невиновен. Неожиданная его смерть всех потрясла. В 1999 году Дина показала мне изданный ею альбом его живописных работ. Теперь Яков Виньковецкий стал признанным художником, и никто уже не будет требовать от него нарисовать птичку.

Говорят, что Нью-Йорк – это не Америка, как Москва – не Россия. Но Нью-Йорк, пожалуй, единственный город, попав в который понимаешь, что Москва – тихий провинциальный городок, где нет ни шума, ни уличного движения, ни такого многолюдства, как в Нью-Йорке. Люди, которые живут в Нью-Йорке, всегда его ругают, напоминая москвичей, которые тоже зачастую недовольны российской столицей. Однако вопрос о том, чтобы переехать в какой-то другой город, даже не поднимают. Иосиф Бродский, например, поругивая Нью-Йорк, никуда уже отсюда уезжать не собирался. Всякий раз, попадая в этот огромный и шумный город, физически ощущаешь, что он является центром мировой цивилизации. Поэтому, вероятно, именно сюда и были направлены взоры исламских террористов, устроивших страшный теракт 11 сентября 2001 года.

Достаточно совсем недалеко отъехать от Нью-Йорка, посетив другие штаты, как ты соприкасаешься с иной Америкой: одноэтажной, просторной, степной, гористой. Я помню, когда я впервые попал в Нью-Йорк и вечером вышел из метро на площади Таймс-сквер, расположенной на пересечении Бродвея и Седьмой авеню, то испугавшись ослепительного света реклам, нескончаемого «траффика» – движения машин и шума вокруг, «убежал» обратно в подземку. Это была первая реакция нормального человека, впервые попавшего в крупнейший американский мегаполис. «Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой» – помните эту старую песенку? Вот так и живут ньюйоркцы, в круглосуточном шуме и гаме.

Со смотровой площадки Эмпайр-стейт-билдинг хорошо виден весь этот гигантский город. Владимир Маяковский, впервые попав сюда, был так потрясен Нью-Йорком, что даже перепутал названия двух больших рек, на которых он стоит. В своем знаменитом стихотворении «Бруклинский мост» он написал: «Отсюда безработные в Гудзон с моста кидались вниз головой». Однако Бруклинский мост нависает не над Гудзоном, а над Ист-Ривер. Безработным надо было бы перескочить через весь огромный Манхэттен с его небоскребами, чтобы попасть в Гудзон, или Хадсон, как называют его ньюйоркцы.

Когда стоишь на краю Манхэттена, на набережной Ист-Ривер, и смотришь на отдыхающих стариков, играющих детей и яхты, медленно скользящие по зеркальной воде на фоне солнечного заката, трудно представить, что недалеко отсюда, буквально метров через триста-четыреста, стояли печально известные башни-близнецы Ворлд-Трейд-Центра, разрушенные 11 сентября.

Я вспоминаю, как в день теракта в Нью-Йорке с ансамблем «Песни нашего века» приземлился в Тель-Авиве. Незадолго перед этим в Москве, при обстоятельствах, которые до сих пор остаются загадочными, были взорваны дома на Каширском шоссе и улице Гурьянова, что послужило поводом для начала второй Чеченской войны. Мы приехали в Нетанию, чтобы выступить с концертом, и я обратил внимание, что обычно многолюдный город вымер, на улицах нет прохожих, все закрыто. Оказалось, что все сидели в кафе и смотрели телевизор. Взглянув на экран над головами сидящих, я увидел, что они смотрят какой-то фильм ужасов: самолет врезается в небоскреб. «До чего здорово снято!» – подумал я, у меня в мыслях не было, что это документальные кадры. На два дня в Израиле был объявлен траур и отменены все развлекательные мероприятия. Веселились только арабы в Восточном Иерусалиме, которые радостно приветствовали атаку террористов на небоскребы и запускали фейерверки. На третий день после трагедии, когда состоялся наш первый концерт в Хайфе, я написал такие стихи:

Заступись ты, Господь, за Россию,Где на воздух взлетают дома.Дай улечься хмельной ее силеИ добавь ей немного ума.Укажи ей во мраке дорогуОт ее ненасытных князей,Чтоб не жить ей, как прежде, убого,Перепутав врагов и друзей.Заступись за Израиль, Всевышний,Неразумных детей возлюбя,За него заступиться, так вышло,Больше некому, кроме тебя.Там кровавый припрятав гостинец,На затылок напялив кипу,Неприметный бредет палестинец,Затесаться стараясь в толпу.Заступись за Америку, Боже,Где предсмертные стоны слышны,Ту страну, что не знала бомбежекМировой отгремевшей войны.Там высокие рушатся башниИ взрывная гуляет волна.Мы войны ожидаем вчерашней,Но иная сегодня война,Где, из дома на улицу выйдя,Прикасаешься сразу к беде,Где безжалостен враг и не виден,Где везде он всегда – и нигде.

Примерно через год после событий 11 сентября я снова попал в Нью-Йорк и увидел, что на месте развалин погибших небоскребов в качестве временного памятника установлены два вертикальных прожектора, два луча, упиравшиеся в закрытое черными тучами осеннее ночное небо.

Два вертикальных прожектора, памятник двум небоскребам,Две белоснежных колонны, упершиеся в небосвод,Два обелиска бесплотных над крышкою братского гробаНапоминают живущим, что смутное время грядет.

Яростный крик световой обреченных на смертные муки,Пара бессильных лучей в непроглядности вечного зла.К небу протянуты длинные белые рукиИз-под бетонных руин и осколков стекла.

Два пограничных столба у порога грядущего века,Два маяка у бездонной пучины на самом краю.«Стоит ли жизнью своей дорожить, – вопрошает Сенека, —Если отнять ее может любой, кто не ценит свою?»

Кто нас избавит от чувства гнетущего страха?Что нам сулят времена неизвестные те?Новый миллениум, благословляя Аллаха,Входит в наш дом со взрывчаткою на животе.

Во многих уголках Нью-Йорка и штата Нью-Джерси существуют мемориалы в память о тех жителях своего района, которые погибли в небоскребах Ворлд-Трейд-Центра. У этих обелисков всегда лежат свежие цветы, которые возлагает муниципалитет и приносят местные жители.

Уникальным, ни на что не похожим уголком Нью-Йорка является знаменитый эмигрантский район Брайтон-Бич, заселенный по большей части выходцами из СССР. Брайтон-Бич – это не Америка, не Нью-Йорк и не Одесса, Брайтон-Бич – это Брайтон-Бич. Когда-то его населяли люди в основном с черным цветом кожи, однако с конца 70-х годов здесь активно стали селиться наши бывшие соотечественники. Брайтон-Бич образует система улиц, над которыми проходит надземка – городская рельсовая железная дорога. На Брайтоне многие говорят по-русски, хотя и довольно своеобразно. У местных жителей есть поговорка: «Мы здесь живем, в Америку – не ездим». На Брайтоне действительно можно прожить всю жизнь, не зная английского языка. Среди эмигрантов бытует такая байка: стоят два еврея и говорят на русском, по их мнению, языке. К ним на машине подъезжает американец и пытается что-то спросить. Евреи пожимают плечами, поскольку английского не знают, и незадачливый американец разочарованно уезжает. Тогда один еврей говорит другому: «Ну, вот, видишь, Сема, помог ему его английский? А говорят, надо английский учить! Не помог!»