Дневник. Том II. 1856–1864 гг. - Александр Васильевич Никитенко

5 февраля 1864 года, среда

Великое горе мое — бедная Катя. Особенно нынешнюю зиму она страдает больше, чем когда-либо. У меня сердце поворачивается, смотря на нее! А помочь чем? Медицина не делает чудес. Она едва что-нибудь может делать, и то ощупью.

6 февраля 1864 года, четверг

То совершенно ничего не значит, что человек сам собою и для себя делает. Тут он то же самое значит, что всякое животное: он ест, пьет, плодится, заботится о своем благосостоянии, наслаждается более или менее, страдает и умирает. Важно то, что он вносит в общую сокровищницу человеческого развития и образования, чем он содействует к построению общего здания человечности.

Вот так мне достанется и умереть, не только не выполнив моей задачи, занимавшей меня со дней отрочества, но И никакой. Главный недостаток и бедствие моего существования состоит в том, что я задал себе задачу слишком огромного размера. Я не умел остановиться на одном предмете, я не умел быть специальным. Каждый особенный предмет мне казался слишком ничтожным, чтобы я мог всего себя ему обречь. Целое, общее, человеческое — вот что меня занимало, что влекло меня к себе. Правда, я не пренебрегал ни одним сколько-нибудь важным предметом, но я не хотел заняться им не только исключительно, но даже долго. Мне хотелось быть историческим лицом — и только. Во всех моих стремлениях, правда, проглядывало стремление к политической деятельности; но как у нас она была невозможна, то я ничего и не достигал и не мог достигнуть в этой сфере.

И вот каждая крыса из этих специалистов, грызущая свой лоскутик полусгнившего, старого пергамента или засушенный стебель какого-нибудь растения, может с гордостью стать передо мною и спросить: «Вот ты мыслитель и красноречивый болтун, а ничего не сделал. Посмотри, вот я сколько нагрыз copy — как ты это называешь, но этот сор пойдет хоть на замазку чего-нибудь, а ты разве сам только годишься на нее».

Какой-нибудь Пекарский есть полезный человек для науки, хотя он думает о ней и понимает ее столько же, как крот, роющийся под землею, понимает то, что происходит на ней, или столько, сколько крот способен видеть свет солнечный.

Управлять людьми — самое скучное и неблагородное ремесло, и одни только сентиментальные мечтатели или рьяные честолюбцы способны добровольно обречь ему себя на жертву. Если вы не чувствуете призвания ни быть жертвою, ни делать других жертвами, то заботьтесь единственно о первом и оставьте людей быть тем, чем они хотят и могут сделаться.

Заседание в Совете по делам печати. Пржецлавский читал свою записку о сильном распространении у нас материализма и полагал, что достаточно выбрать хороших цензоров, чтобы остановить этот пагубный поток. Я испросил у председателя разрешения говорить. Прежде всего я похвалил записку г-на Пржецлавского, назвав ее трактатом, что, кажется, не понравилось ее сочинителю, который видит в ней официальный документ. Потом я обратился к вопросу: какие же меры думает автор принять против этого зла, ибо нельзя же серьезно думать, чтобы выбор нескольких хороших цензоров был достаточною для этого мерою? Да и самый этот выбор не есть вещь легкая. Материалистическое настроение есть настроение времени. Оно не только врывается в печать — оно сидит на кафедрах университетских, оно проникает в воспитание. Естественная наука овладела духом времени и вместе с утилитарным направлением составляет нравы нашего времени. Если это зло, то против него надобно ополчиться силами равными. Сюда надобно призвать на помощь, уж конечно, не одну полицию, то есть цензуру, а все, что есть лучшего в верованиях человеческих, в разуме, в воспитании. Но как это сделать? Я в заключение показал, что записка Пржецлавского есть весьма почтенный трактат, но не ведущий ни к каким практическим результатам в административном отношении. В таком же духе оспаривали Пржецлавского президент, Гончаров и Турунов. Прочие молчали. Автор записки защищался с своим обыкновенным неумением. Чтобы, однако, сделать ему утешение, да и не оставить без внимания такого важного дела, как материализм, президент предложил отправить в С.-Петербургский цензурный комитет записку его для прочтения. Тем и кончилось длинное прение.

В «Дне» учинены сильные нападки на управление в Киеве. В том крае готовятся ужасы по милости неспособности и крайней слабости нашей тамошней администрации. Совет не признал нужным принять какую-нибудь меру против «Дня». Тройницкий, между прочим, сказал, что все излагаемое в «Дне», к сожалению, совершенно справедливо, что ему, как товарищу министра, очень хорошо известно.

Мне отдана на рассмотрение статья «О пище», назначаемая для «Современника», о которой просил Некрасов.

Есть ли у нас патриотизм? В образованном так называемом классе его нет.

7 февраля 1864 года, пятница

Обед у Григория Васильевича Дружинина, брата умершего недавно Александра Васильевича. Обед балтазаровский — вина были особенно изящны. Я пробыл часов до девяти вечера в беседе с некоторыми литераторами: Тургеневым, Гончаровым, Григоровичем, Анненковым и пр. Интересен был особенно Тургенев. Он много рассказывал любопытных вещей о сношениях своих с заграничными писателями, особенно с Диккенсом.

Вот разница между Тургеневым и Гончаровым: один настоящий джентльмен. Он приятен без всяких усилий, прост и благороден. С ним приятно быть и говорить. Гончаров — толстенький, надутенький господин вроде провинциального дворянина. Он непременно хочет давать вам чувствовать, что вы имеете дело с знаменитостью в его особе. Весь же его характер может быть обозначен следующими чертами: эгоист, трус и завистник.

Вообще разговор за нынешним обедом и после обеда был и занимательнее и приличнее. Может быть, оттого, что с нами были неразлучны дамы — старушка мать Дружинина и жена его. Да и дети тут беспрестанно вертелись.

8 февраля 1864 года, суббота

Вечер у Ржевского, где виделся с Скарятиным. Он мне нравится.

9 февраля 1864 года, воскресенье

Я говорю: какое право имеет общество (клуб), избирая кого-либо в свои члены, контролировать его убеждения? Оно не может или не должно принять бесчестного человека, — вот все, на что оно имеет право. При этом я заметил: есть две нравственности у человека — нравственность общественная и нравственность совести. Пусть общество и осуждает поступки, противные первой. Но кто судьи вторых? Бог разве и Третье отделение.

10 февраля 1864 года, понедельник

8-го, в субботу, умер Востоков, на восемьдесят третьем году жизни.

Да и президент наш Д. Н. Блудов тоже плох. Он, кажется, тех же лет. Я вчера заходил справиться о его здоровье. Мне сказали, что ему сделалось хуже.

Письмо к Рудницкому в Веймар.