Мои воспоминания. Под властью трех царей - Елизавета Алексеевна Нарышкина

и Император вычислил, что целью пятидневной поездки может быть только Сибирь. Отъезд был назначен на полночь. Все было приготовлено, ящики упакованы и готовы к отправке. Так они прождали всю ночь, до пяти часов утра. Время от времени появлялся Керенский, отводил каждого в сторону и дерзким тоном говорил с ним в присутствии большевиков. Но когда те ушли, он вел себя весьма корректно и даже титуловал Императора, обращаясь к нему. Великий князь Михаил[1213], лишь случайно узнавший о предстоящем отъезде, сразу поспешил из Гатчины и умолял Керенского разрешить ему проститься с братом. Керенский проводил его к Императору, который был совершенно изумлен, сел в углу и, закрыв руками уши, сказал: «Можете спокойно разговаривать!» Император был очень потрясен, и, как это бывает в минуты большой неожиданности, они не нашлись, что сказать друг другу. Встреча, впрочем, продолжалась совсем недолго[1214]. Напоследок Керенский вошел в рабочий кабинет Императора и спросил: «Ваше величество, вы верите мне?» Император помедлил, затем взглянул на Керенского и ответил: «Да!» — «Тогда, ваше величество, поверьте мне: все, что я делаю, нужно для того, чтобы вас спасти, а не погубить. Верите ли вы мне в этом?» Император ответил: «Я вам верю». За решеткой дворца стояла огромная толпа, которая орала и извергала угрозы. Было бы невозможно вывезти императорскую семью через главные ворота, поэтому машины направились через парк к станции Александровск. Там уже стоял наготове поезд; Императрицу с большим трудом подняли наверх, и она сразу упала навзничь на их руки. Накануне вечером я написала короткую записку Императрице относительно дня рождения Цесаревича. Я сообщила ей, что поправилась и готова вернуться к ней, если смогу быть полезной[1215]. Она ответила мне следующим письмом:

«Дорогая мадам Зизи! Нежно Вас обнимаю за Ваши добрые слова, молитвы и пожелания нашему любимому солнечному лучику. У нас будет возможность получить великое утешение в молитве перед Знаменской иконой Божьей Матери в половине третьего, и я буду с нежностью вспоминать Вас в своих молитвах, любимая подруга. Благодарю Вас за все, что Вы мне говорили. С какой радостью я прижала бы Вас к моему сердцу, но, увы, это невозможно. Вы поймете, чего мне это стоит, однако мы ничего не можем поделать, все — в руках Божьих, и я надеюсь, что мы еще увидимся. Простите за краткость письма, но мое сердце слишком переполнено! Да благословит Вас Господь! Очень Вас прошу, пишите мне время от времени. Мы все Вас обнимаем и благодарим за Вашу любовь и дружбу. Да хранит Вас Господь! Всегда Ваша, с моей искренней любовью, любящая всем сердцем. A.»

На следующий день последовал их отъезд, и я получила еще одну записку:

«Дорогая мадам Зизи! Одно слово самого нежного прощания и благословения. Какое горе для меня — покинуть Вас, не простившись. Сердечная благодарность за двадцать три года Вашей верной любви и дружбы! Вы не знаете, как Вы дороги мне и всем нам. Да благословит и хранит Вас Бог и оградит от всякой печали! Я надеюсь, Он еще подарит нам в этой жизни радость свидания. Сообщайте мне изредка о себе. Прощайте, моя дражайшая, матерински родная подруга, мое сердце слишком переполнено, чтобы писать больше. А.»[1216].

ПРИЛОЖЕНИЯ

Приложение I

С ЦАРСКОЙ СЕМЬЕЙ ПОД АРЕСТОМ

Дневник обер-гофмейстерины Е. А. Нарышкиной

П. Н. Милюков «Дневник Нарышкиной»

В мое распоряжение передана «Памятная книжка на 1917 год», подаренная императрицей Александрой Федоровной своей обер-гофмейстерине Елизавете Алексеевне Нарышкиной, с надписью «„Благословен венец лета благости твоея, Господи, сохраняя в мире Императора молитвами Богородицы и спаси ны“. Крепко целую. Александра. Царское Село». Факсимиле заглавного листа и этой надписи читатель найдет в этом номере. Книжка сплошь исписана от 1 января до 31 декабря ровным четким почерком Нарышкиной, по-французски, с очень немногими поправками, причем запись каждого дня аккуратно укладывается в размере соответствующего листочка. Содержание веденного дневника не является полной новостью. Известный австрийский автор книг о России Фюллоп-Мюллер[1217], посетивший Москву при большевиках, отыскал престарелую обер-гофмейстерину в «ее бедной московской комнатке». В течение «многих вечеров» он слушал ее рассказы о прошлом, и по его просьбе, как он утверждает, Нарышкина согласилась «привести в порядок» «пожелтевшие листки своих дневников», которыми она пользовалась при рассказах. Все это было вручено Фюллопу-Мюллеру и им не возвращено. На основании этих данных он напечатал в 1930 г. мало замеченную книжку «Unter drei Zaren. Die Memoiren der Hofmarschallin Elisabeth Narischkin-Kurakin. Herausgegeben von René Fülöp-Miller. Amalthea-Verlag. Zürich-Leipzig-Wien. (Aus dem Russischen übersetzt von Baronesse Agnete von Behr. Alle Rechte vorbehalten. Printed in Austria. Copyright 1930 by Amalthea-Verlag, Wien)». Печатаемый здесь в проверенном мною переводе оригинала, текст дневника 1917 года соответствует лишь небольшой части немецкой книги — стр. 256–270, и издатель, как мы еще увидим, воспользовался текстом весьма произвольно. С такой ли же свободой изданы остальные дневники и мемуары, обнимающие промежуток времени от сороковых годов до 1917 г., решить невозможно, не сличая печатного текста с оригиналом, остающимся в распоряжении г. Фюллопа-Мюллера. В интересах авторитетности его издания было бы желательно, чтобы он дал возможность проверки текста. До такой проверки приходится пользоваться текстом книги «Unter drei Zaren» с некоторой осторожностью. Осторожность эта тем более необходима, что имеется собственное письмо Е. А. Нарышкиной (уже в Париже), характеризующее ее отношение к переданному г. Фюллопу-Мюллеру материалу. Вот выдержки из этого письма, в переводе с французского: «…в 1923 году я вверила свои воспоминания г. Мюллеру, так как преследования были в полном разгаре и мемуары были бы, несомненно, конфискованы. Этот издатель обещал мне не опубликовывать их без моего согласия, и чтобы я указала ему пассажи, которые нужно будет изъять.<…> Мы не заключили легального договора, ввиду внутренних обстоятельств. Я была довольна уже тем, что рукопись моя благополучно пришла в Вену. Он дал мне 500 долларов за мой труд. Это мало, но у меня не было выбора. Я очень хотела бы получить свою рукопись и настаиваю на том, чтобы в тексте не было ничего неприятного для меня (désagreable) по последствиям, которые это могло бы иметь». Мы увидим, что для такого пожелания были достаточные основания. По желанию Е. А. Нарышкиной ее доверенное лицо дополнительно передало Фюллопу-Мюллеру разрешение «выбрать из находящегося у него материала то, что ему понадобится для того, чтобы составить том обычного размера» и просьбу «вернуть целиком все остальное». Предназначенное для печати должно было быть представлено Нарышкиной на решение, что удобно