Жизнь Антона Чехова - Дональд Рейфилд

Антон читал корректуру своих последних томов Марксова издания. Пересмотр позднейших произведений давался ему легче, чем переделка ранних рассказов, в которых он находил бездну недостатков. Родные и близкие беспокоили его своими проблемами. Кузен Алексей Долженко попросил восемьсот рублей на постройку дома. Антон поручил Ольге передать ему деньги в Москве и велел ей быть поласковей с бедным родственником. Спустя двадцать лет вдруг громко заявил о себе Гавриил Селиванов: стал требовать, чтобы семья Митрофана Егоровича Чехова уступила ему участок земли или же снесла свою лавку. Кузен Георгий искал у Антона защиты от бывшего чеховского благодетеля. Ольга Васильева по-прежнему желала обратить свое состояние в клинику. Какой-то еврейский мальчик просил Антона ходатайствовать о зачислении его в ялтинскую гимназию.

В Ялте Ольга чувствовала себя никому не нужной. Проведя с мужем шесть недель, она 20 августа в одиночестве выехала в Москву. Евгения Яковлевна даже не благословила ее на дорогу. Антон поехал на пароходе провожать жену до железнодорожного вокзала. Сидя в поезде, Ольга плакала и писала письмо Маше. Отправлено оно было из Харькова: «Лучше тебе без меня? Знаешь, все наши недоразумения за летние месяцы мне хочется стряхнуть как гадкий кошмар и не хочется вспоминать об этих нелепостях. <…> Ведь мы любим же друг друга».

В Москве Ольгу никто не встретил. Она сняла пятикомнатный деревянный дом на Спиридоновке для себя и – она не теряла надежды – для Маши. Ее по-прежнему томило беспокойство. В письме к Антону она вопрошала: «А меня, верно, у тебя в доме никто не вспоминает ни словом? Молчат, как о какой-то болячке. <…> Ведь я всегда буду стоять между тобой и ею [Машей]. И чудится мне, что она никогда не привыкнет ко мне, как к твоей жене, а этим она расхолодит меня к себе»[529].

Антон разуверял ее: «Какой это вздор! Ты все преувеличиваешь <…> Потерпи и помолчи только один год <…> в этом непротивлении в первое время скрываются все удобства жизни». Из Ялты же, как будто смирившись со своей новой ролью, Маша докладывала в письме Мише: «Последнее время Антоша так мягок и добр, что у меня не хватило бы сил бросить его, к тому же и здоровье его не лучше. Невестка наняла квартиру в Москве, в которой я буду жить и по временам будет приезжать Антоша. <…> Надо тебе сказать, что я сильно к Антону привязана, и как бы мне худо ни было, все-таки хочется остаться при нем».

Молодой поэт Лазаревский, назойливый посетитель чеховского дома в Аутке, запечатлел в дневнике тогдашний Машин облик: «Кажется, это первая и последняя старая дева, симпатичнейшая, чем все красавицы дамы, девицы, барышни. Что-то прелестное есть в выражении ее глаз, что-то умное и вместе страдальческое». В последний день августа Маша выехала в Москву. В ожидании новой квартиры она первое время жила в семье Книппер, а затем перебралась к Коновицерам. С новыми родственниками житье было сносное, поскольку дни Маша проводила в гимназии, а вечерами Ольга была в театре; с хозяйством же управлялась горничная Маша Шакина – та самая, которая каждый год рожала по ребенку. В паспорте Ольга была записана женой ялтинского врача. Коллеги шутили, что последняя пьеса Чехова теперь называется «Две сестры», поскольку третью (Машу, которую играла Книппер) автор забрал себе.

Когда в ауткинском доме не осталось никого, кроме Евгении Яковлевны, Антон вынул из чемодана наброски нового рассказа, «Архиерей», и принялся за работу. Вновь воссоединиться с Ольгой он намеревался в Москве в середине сентября, до наступления холодов. В Ялте же его, человека семейного, теперь оставили в покое «антоновки». Антон решил избавиться и от прежних поклонниц и через Лазаревского передал нелюбезное послание Авиловой[530]. В дом наняли новую кухарку, польскую девушку Машу; из отпуска вернулся садовник Арсений, и ручной журавль встретил его ликующими трубными криками. Пятого сентября на пороге чеховского дома появился Иван Бунин. Найдя Чехова «в плохом состоянии», он стал ежедневно захаживать к нему, и с этим ненавязчивым и остроумным собеседником Антон сразу воспрянул духом. По соседству в Гаспре после сильнейшей пневмонии, едва не стоившей ему жизни, поправлялся Лев Толстой. Его состояние беспокоило Антона гораздо больше, чем собственное. (Правительство запретило распространять бюллетени о здоровье великого писателя, а рядом с его дачей дневал и ночевал священник, чтобы в случае смерти Льва Николаевича объявить миру о его раскаянии в ереси.) Увидев Чехова, домашние Толстого отметили: «Вид у него плохой: постарел и все кашляет. Говорит мало». Однако от их внимания не ускользнуло и то, что в Ялте, без сестры и молодой жены, ему живется совсем неплохо.

Владимир Немирович-Данченко по-прежнему оставался соперником Чехова, однако брак актрисы и драматурга позволил вынести за скобки отношения Ольги с режиссером. Анна Книппер теперь могла снять запрет на визиты Немировича-Данченко в их дом. Антон спрашивал жену: «Твоя мама, стало быть, примирилась с Немировичем? Значит, она уже не боится за свою дочь?» Ольга же, со своей стороны, расправлялась с бывшими подругами Антона столь же рьяно, сколь ранее пыталась с ними подружиться[531]. Особенно досталось Лике Мизиновой. Решив поступить в школу МХТа, 25 сентября она проходила прослушивание: играла Елену из пьесы «Дядя Ваня» – эту роль Ольга считала своей собственностью. В письме Антону она не пожалела яду: «Но все прочитанное было пустым местом (между нами), и мне ее жаль было, откровенно говоря. Комиссия единогласно не приняла ее. Санин пожелал ей открыть модное заведение <…> Расскажи Маше про Лику. Я думаю, ее возьмут прямо в театр, в статистки, ведь учиться в школе ей уже поздно, да и не сумеет она учиться».

После такого выпада против Лики Маша, Ваня и Миша демонстративно стали поддерживать с ней дружеские отношения. В театре же для нее нашлось бесплатное место устроителя общественных мероприятий.

Когда Ольге захотелось взять на новую квартиру своего кота Мартына, Антон запротестовал: «Я боюсь кошек. Собак же уважаю и ценю. Вот заведи-ка собаку!» Сменив жилье, Ольга не сообщила Антону нового адреса, предпочитая получать письма в театре, и тем самым рассердила его. На какое-то время он даже перестал писать ей, но по силе характера жена не уступала мужу, и выяснение отношений продолжилось по телеграфу. Готовясь к возобновлению супружеской жизни, Антон стал пить полезный для здоровья кефир. Доктор Альтшуллер велел ему натирать грудь эвкалиптовым маслом и скипидаром.

Семнадцатого сентября, позабыв о том, что 9 сентября у Ольги был день рожденья, Антон прибыл в Москву – как раз к открытию сезона в Московском Художественном театре.

Глава 76

Врачебные разногласия

октябрь 1901 – февраль 1902 года

Три сезона подряд Московский Художественный театр радовал публику новыми чеховскими пьесами. В октябре 1901 года Антон ничего не смог предложить актерам. По-прежнему имела успех у зрителей пьеса «Три сестры», хотя и продержалась на сцене лишь половину прошлого сезона. Труппа готовила к постановке первую пьесу Горького, «Мещане», которой будет уготована скандальная судьба. Нынешний сезон был открыт пьесой Ибсена «Дикая утка»; однако и критики, и публика сошлись в своем мнении с Чеховым: «Вяло, неинтересно и слабо». Станиславский, выбитый из колеи пожаром, уничтожившим семейную фабрику, в довершение заболел ангиной, и все эти невзгоды скверно сказались на его игре. Неверный шаг допустил Немирович-Данченко, поставив на сцене МХТа собственную пьесу «В мечтах», чрезмерно наполненную саморефлексией. Критика разнесла пьесу в щепки; своей ролью в ней была недовольна и Ольга, и потому ее крайне тревожило подавленное состояние Немировича-Данченко [532]. После трех репетиций Станиславский снял с постановки переработанную версию «Иванова». Чехову откровенно дали понять, что от него ждут новой пьесы. На репетициях «Трех сестер» он теперь скорее мешал, чем помогал актерам, но присутствие на спектакле автора послужило хорошей приманкой для публики: театральный сезон принес Антону восемь тысяч рублей, не считая тысячи, полученной от постановок в других городах России.

В Москве погода пока держалась теплая и легким Антона не вредила. В Петербурге же, куда он намеревался съездить, уже похолодало. В Москву на встречу с Антоном и Ольгой приехал Александр. С Ольгой он так и не познакомился, хотя останавливался в Москве с ночевкой. Мише старший брат сказал, что, на его взгляд, Антон «плоховат». Александр держал путь на Кавказ, куда ехал по заданию «Нового времени», и был против обыкновения трезв (в запои он обычно погружался, удалившись от семьи). В Москву приехал также посланный Сувориным Ежов. Встретившись два раза с человеком, ошельмовавшим его в пьесе «Три сестры», Ежов сообщил Суворину, что видел «тень прежнего Чехова». Между тем в Москве погода портилась. Антон сидел в четырех стенах, а Ольга подсылала ему друзей, чтобы скоротать время. Из дома Чехов вышел лишь затем, чтобы помочь Ольге Васильевой. В свои девятнадцать лет она решила взять на воспитание еще одну сироту и попросила Антона зайти к нотариусу засвидетельствовать ее духовное завещание.