Принцесса Володимирская - Евгений Салиас-де-Турнемир

Наутро дело окончилось скоро. Безнравственный, преступный эгоист и циник, сделавшийся вдруг, под влиянием чистого чувства дружбы к авантюристке, честным человеком, не устоял, однако, когда дело зашло об исполнении, об осуществлении заветной мечты.

Все удавалось Шенку всю его жизнь, когда он был неразборчив в средствах достижения цели. И чего только не совершал он за всю свою жизнь – от маленького шулерства в картах и пустой кражи денег до настоящего разбоя и, наконец, убийства, – и все сходило с рук.

Но по странному стечению обстоятельств, именно то, что более всего мечталось ему достигнуть, что давалось легко другому вследствие пустого случая, Шенку не удалось ни разу. Он продолжал жить с кличкой, которую он сам себе взял. Он мог несколько раз иметь документы: или подложные, но искусно сделанные, или настоящие – с убитых им. Так, в последний раз в Париже он мог легко воспользоваться документами Дитриха или даже Шеля, но не захотел. Шенк не мог привыкнуть к мысли называться просто каким-нибудь гражданином мелкого германского городка, негоциантом. Он хотел оставаться без всяких документов или же законно носить хорошую фамилию и титул барона.

Доманский, наутро явившись к Шенку, грубо и резко, с какой-то цинической откровенностью заявил Шенку, что он отлично понимает, на чем основано его упрямство. Он боится ехать в Венецию с Алиной, а еще более боится двинуться за нею в Турцию и в Россию, не имея имени и никаких документов.

Шенк позеленел от злости, готов был броситься на Доманского и в минуту задушить его в своих сильных, мускулистых руках, но не успел. Доманский остановил его следующими словами:

– Милостивый государь! Я высказал вам мое предположение не с целью оскорбить вас, а с целью объяснить, что в две недели времени, а может быть и скорее, вы можете получить имя, титул и звание капитана и законные документы на это. Князь Радзивилл сделает это вам по праву магната палатина, а польский посланник засвидетельствует патент. Подумайте о моем предложении. Если вы согласны, мы выедем тотчас же в Венецию вперед, прежде принцессы; а вслед за нами явится и она и уже встретит в Венеции своего гофмаршала, литовского капитана, барона… Фамилия мне не известна, – рассмеялся Доманский добродушно. – Вы выберете сами какую-нибудь погромче.

– Кнорр! – рассмеялся и Шенк.

– Почему, собственно, Кнорр? – удивился Доманский.

– Уж если пошло на дружеские отношения и на откровенность, – весело заговорил Шенк, внутри которого, казалось, все дрожало от волнения, вызванного предложением Доманского, – если говорить откровенно, то в настоящую минуту в Баварии умер миллионер барон Кнорр, и вот уже шесть месяцев, что через газеты вызываются наследники, но миллион, как кажется, сделается вымороченным: ни близких, ни дальних родственников не оказывается. Почем знать, быть может, литовский капитан барон Кнорр, которого мы с вами сейчас выдумали, получит этот миллион. Тогда, разумеется, он и вам уделит приличную часть.

– Ну, послушайте, – выговорил Доманский, – вы виртуоз в деле… – И он запнулся.

– В деле мошенничества, хотите вы сказать?.. Нет, пан Доманский, был я им и, конечно, никогда не думал, что вдруг к сорока годам мне надоест быть мерзавцем и захочется, черт знает почему, сделаться человеком. Взять же вымороченное состояние, которое должно достаться баварскому правительству, я, право, не считаю преступлением.

Слабая струна Шенка заговорила, зазвучала так сильно, так страшно захотелось этому человеку поскорее перестать быть авантюристом, беспаспортным бродягой и иметь документы, неоспоримые и законные, что к вечеру Доманский и Шенк выехали в Венецию.

Через неделю после них, встречаемая Доманским и литовским капитаном бароном Кнорром, въезжала в Венецию Алина. Враги были друзьями. Но, видно, Шенк-Кнорр действительно проходил через странную болезнь честности. Как быстротечная чахотка, у барона явилось быстротечное и страшное желание быть честным. Теперь его смущал от зари до зари вопрос, который он задавал себе каждую минуту:

– Неужели я продал Алину за патент на звание капитана и барона? Если я продал ее, то, клянусь перед Богом, я обязуюсь перед собственной совестью умереть за нее здесь же, в Турции или в России, все равно. По крайней мере, тогда умрет и будет похоронен не бродяга, а на памятнике, если таковой кто-либо поставит, можно будет начертать: капитан, барон Кнорр. Вот удивится Корнеску, когда такой аристократ явится к нему с визитом на том свете, – поневоле закончил Шенк свою мысль остротой.

Шенк мог утешать себя тем, что если бы он и не поддался наущениям и соблазнам Доманского, то Алина все-таки бросилась бы снова в объятия Радзивилла и конфедератов.

Победы Пугачева и смерть Людовика XV были два факта первейшей важности. Пугачев сделает для нее половину дела, а новый король Франции облегчит своим флотом другую половину…

XVI

Тотчас по приезде в Венецию Алина начала играть в действительности свою роль принцессы Елизаветы Всероссийской.

Обстановка ее, дивный изящный город, где мраморные дворцы, гранитные набережные, изящные церкви – все плавает в синих водах Адриатики, вместе с тем окружающий красавицу почет, соединенный со строго соблюдаемым придворным этикетом, – все быстро вскружило голову Алине. Быть может, эти дни были самыми счастливыми днями ее жизни.

Так как Франция, в лице Людовика XVI, относилась теперь сочувственно к Польше и ее стремлениям, то резидент из желания услужить Радзивиллу предложил принцессе здание французского посольства для ее жительства. Алина очутилась в прелестном, снежно-белом мраморном дворце с колоннами и террасами, как бы увитыми сверху донизу белым каменным кружевом. Это был дворец Фоскари, выходивший на Большой канал, как раз наискось от главнейшей церкви Санта Мария делла Салюта.

Когда принцесса отдохнула от путешествия, к гофмаршалу ее, барону Кнорру, был прислан новый поверенный Радзивилла, Чарномский, узнать, когда принцессе будет угодно принять обоих князей Радзивиллов, сестру их, вдову Теофилу Моравскую, и графа Потоцкого, временно находящегося в Венеции.

Принцесса назначила день. Это был праздник, и около полудня в яркий солнечный день на синих водах Большого канала появилось несколько раззолоченных гондол, в которых, в блестящих кунтушах конфедератов, с султанами, звездами, лентами, с великолепным оружием, сидели польские магнаты со своей свитой. За ними в маленьких гондолах, которых была целая флотилия, двигались все члены польского кружка, участвующие в великом и важном для их отечества предприятии.

Алина, увидя в окне блестящую процессию, которая остановилась у мраморной лестницы ее дворца и затем стала подниматься по широкой лестнице, поддерживаемой кариатидами, невольно смутилась и оробела.