Кровавый век - Мирослав Попович

Какая же была политическая позиция сторонников Кирова – вероятных противников Сталина?

Материалы «съезда победителей» свидетельствуют, что политической платформы, отличающейся от сталинской политической линии Великого перелома, ни у кого не было. Имелось лишь глухое недовольство «стилем работы» Сталина, «перегибами» и тому подобное. На жесткие меры (вплоть до смещения Сталина) руководящие кадры партии, в первую очередь Киров, не были готовы, поскольку у них не было альтернативной политической идеи. В Ленинграде делалось все то же, что и в других местах, но не так резко и топорно.

Чтобы представить политический уровень ведущих партийцев той поры, вернемся к протоколам предыдущего, XVI съезда ВКП(б) (1930 г.), где «прорабатывали» уличенных в «правом уклоне»:

Угланов. Я заявляю, что за последние месяцы в марте – апреле, в связи с перегибами в коллективизации, в связи с целым рядом событий в деревнях, у меня возникли некоторые колебания, очень серьезные колебания, в правильности линии партии…

Голос. А через месяц что будет?

Голос. А завтра что будет?

Угланов. Результатом чего и стал разговор с отдельными товарищами, и в этих разговорах я сомневался, правильно ли мы себя ведем и так далее.

Голос. А зачем вел борьбу?

Угланов. Никакой борьбы, товарищи, я не веду и заранее не собираюсь. И заявляю, что все обязательства, которые возлагают на большевика, будут выполняться честно и добросовестно.

Голос. А почему фракционной работой занимался?

Угланов. Товарищи, я прямо скажу. В промежуток времени, в период 1928–1929 гг., вы прекрасно знаете, никакой такой особенной фракционной работы, как это делала оппозиция, мы не организовывали.

Голос. Что значит – особенной? А не особенной? (Шум.)

Угланов. Вы сами видите… Никакой организованной фракции я не организовывал и не собирался организовывать.

Петерс. Да просто не вышло.

Голос. Не удалось?»[444]

Эти голоса принадлежат тем, кто составлял ядро сталинской группы в 1928–1933 гг. и кто начал через пару лет слабо чувствовать какой-то непорядок, что-то не то. Ни на какую организованную оппозицию они были уже неспособны. Сталин прекрасно знал это. Еще тогда, когда они перекрикивали друг друга, набрасываясь на «уклониста», он, надо полагать, планировал на них свалить все: и голод, и коллективизацию, и истребление интеллигенции, и «украинизацию». Именно против них, а не против мнимых «право-троцкистско-зиновьевских» «врагов народа», направлен был террор.

Это подтверждает анализ прессы времен Большого террора, в первую очередь возглявляемой Л. З. Мехлисом «Правды».

В феврале 1936 г. в Москве проходило совещание работников животноводства. Кто-то из президиума увидел в зале Ленцнера – бывшего троцкиста. Оказалось, что он возглавляет делегацию Днепропетровской области как заместитель заведующего земельным управлением облисполкома. После небольшого расследования оказалось, что в обкоме партии там работает некий Красный – бывший троцкист.

3 апреля в «Правде» была опубликована разгромная статья об отставании животноводства в области. Ленцнер и Красный были «разоблачены», но на пленуме обкома ни первый секретарь обкома Хатаевич, ни второй секретарь Матвеев не покаялись в том, что «покрывали троцкизм». О чем и написал большую статью в «Правду» ее корреспондент по области Д. Ортенберг (будущий генерал – главный редактор «Косомольской правды»). В феврале 1937 г. «Правда» уже прямо резко критиковала Хатаевича. Благодаря ходатайствам его личного друга, Косиора, Хатаевича перевели в Киев, аресты же в Днепропетровске только начались. Потом пришла очередь и Хатаевича, и Косиора.

19 марта «Правда» напечатала большую статью «Политическое воспитание хозяйственных кадров», в которой разоблачалась «недостойная система подбора кадров» в наркомате. В результате расстреляны заместитель наркома Рухимович, начальники главных управлений металлургической промышленности, цветной металлургии, арестовали председателя «Главзоло-та», расстреляли управляющих трестами «Сталь», «Руда», «Востокосталь», «Донуголь», «Азнефть», руководителей важнейших строительных организаций времен пятилетки, а заодно – и чекиста Павлуновского.

В ноябре 1936 г. бывший чекист, секретарь Ростовского обкома Евдокимов, был подвержен уничтожающей критике на секретариате ЦК за «бюрократизм и канцелярщину», а затем в «Правде» – за «покрытие троцкизма». В феврале 1937 г. к первым секретарям, обвиняемым в «покрывании», приобщили Кабакова с Урала. Кампания против «покрывания троцкизма» ширилась, в Ростове начались массовые аресты. На защиту арестованного в Ростове Карпова стал Постышев. Сталин, сурово глянув ему в глаза, спросил: «Кто вы, товарищ Постышев?», – на что тот, по-ивановски окая, ответил: «Большевик я, товарищ Сталин, большевик». Нужно прибавить, что личным другом Постышева был начальник управления кадров НКВД Литвин, который вместе с Ежовым пытался прикрыть Евдокимова и Ростов. В предсмертном письме Ежов каялся, что мало «чистил» чекистов в Москве, Ленинграде и Ростове.

Кого искали комиссии из центра, которые приезжали разоблачать врагов народа? Никого они не искали. Задача была одна: взять как можно больше руководителей. Комиссия С. Гинзбурга и упомянутого выше бывшего чекиста Павлуновского проверяла Наркомтяжпром (то есть Орджоникидзе) после расстрела Пятакова и пришла к выводу: «Ознакомление с Уралвагонзаводом привело нас к твердому убеждению, что вредительская работа Пятакова и Марьясина не получила на строительстве большого развития». Вскоре Орджоникидзе застрелился, а Молотов на пленуме ЦК с возмущением цитировал выводы комиссии.

Безумием было бы расстрелять их всех за связь с Пятаковым. Но вполне логично было расстрелять их за связь с Орджоникидзе.

Особенно пострадала от террора армия. Фактически расстреляно было все ее руководство (прежде всего политическое), что свидетельствует о полном недоверии Сталина к военным. Это вынуждает еще раз вернуться к «делу Тухачевского».

Личность и карьера Тухачевского необычны. И его могучее телосложение, и выразительная внешность сильного и красивого, умного и интеллигентного человека напоминали о его дворянском происхождении, хотя похож он был не столько на отца-дворянина, сколько на мать-крестьянку. Михаил Николаевич Тухачевский – кадровый русский военный. После Александровского училища служил в гвардии подпоручиком, на войне был помощником командира роты. Попал в плен и пять раз убегал, что в те времена ценилось как проявление высокого героизма (пребывание в плену считалось за службу, офицерам полагалась выслуга и награды). После Октябрьского переворота по рекомендации бывшего их семейного учителя музыки Кулябко (партийца-большевика) и с его рекомендацией вступил в партию. По другой версии, Тухачевский случайно на московском вокзале познакомился с бывшим офицером Николаем Куйбышевым, который затянул его на квартиру к старшему брату Валериану, и тот уговорил Тухачевского пойти в Красную армию. Так или иначе, с братьями Куйбышевыми Тухачевский был дружен давно, а в Красную армию пошел не «военруком», а комиссаром, что открывало ему другие перспективы, чем простым бывшим офицерам. Кулябко познакомил Тухачевского с Лениным, и тот внимательно следил за «поручиком-коммунистом» и получал от него информацию о состоянии Красной армии. Как свидетельствовали его соученики, юнкер Тухачевский сказал: «В двадцать пять лет я или буду генералом, или застрелюсь». В двадцать пять лет он стал командующим армией на Восточном фронте, где и провоевал под командованием Фрунзе до разгрома Колчака. Заметим, что В. В. Куйбышев был все время комиссаром у Фрунзе.

«Дело Тухачевского» в 1937 г., как оказалось, не имело такого громкого резонанса, как это предполагалось. Правда, свидетельства политиков Леона Блюма и Эдуарда Бенеша, а также бывших руководителей нацистской службы безопасности Шелленберга и Хеттля, позволяют утверждать, что «красная папка» с фальшивыми материалами о переговорах Тухачевского со старым руководством рейхсвера все-таки была состряпана в СД и передана за деньги эмиссару Ежова. Однако, на «суде» над группой Тухачевского эта папка не фигурировала. Очевидно, не шла о ней речь и на допросах. Молниеносная победа над арестованными была достигнута очень простыми методами – истязаниями (уж в этом группа следователей во главе с начальником Особого отдела НКВД Израилем Леплевским имела бесценный опыт).

Другое обстоятельство привлекает внимание: откуда взялась пресловутая «группа Тухачевского»?

«Группа Тухачевского», которая предстала перед судом Военной коллегии, не была командой, которую сплотила общая служба. Участники на войне вместе не служили. Тухачевский пришел с Восточного фронта и сблизился там только с Витаутасом Путной, который уже давно перешел на военно-дипломатическую работу. Уборевич (Уборявичюс) воевал на севере, а под командованием Тухачевского – только в польской кампании и на Тамбовщине. Якир всю Гражданскую войну и службу в мирное время провел в Украине. Это можно сказать и о других – Корке, Эйдемане, Примакове, Гамарнике. Путна и Примаков были притянуты в дела лишь потому, что когда-то поддерживали Троцкого. Тухачевский, напротив, вместе с Фрунзе выступал против Троцкого на совещании военных делегатов XII партсъезда. Якир вообще был наиболее дисциплинированным членом партии. Как партийцы они прежде всего были связаны с теми организациями, в которых служили.