За правое дело - Василий Гроссман

Он вынул из полевой сумки мыльницу, полотенце и попросил хозяйку слить ему воды на руки.

— Как же ваше имя и отчество, мамаша? — спросил Березкин, сняв с себя гимнастерку и намыливая крепкую, красную шею и лысеющую бритую голову.

— Вот до сих пор звали Антониной Васильевной,— протяжно, певуче ответила старуха.

— И дальше так будут звать, Антонина Васильевна, поверьте уж мне,— сказал майор.— Лейте, лейте, не бойтесь.

Он зафыркал, зафукал, заохал, закряхтел, нежась от удовольствия, подставляя голову под холодную струю воды, хлопая себя ладонями то по щекам, то по затылку.

Потом он прошел в комнату и сел в кресло, полуприкрыв глаза, молчал, охваченный внезапным чувством покоя и уюта, которое с особой силой приходит к военным, вдруг попавшим из пыли, ветра, шума, вечной полевой жизни в мирный полумрак человеческого жилья.

Аристов тоже молчал. Вместе наблюдали они, как накрывал на стол толстый боец.

Старуха принесла большую тарелку крепеньких коралловых помидоров.

— Ешьте на здоровье. А скажите, товарищи начальники, когда оно, горе, кончится?

— Вот разобьем немца, тогда и кончится,— зевая, сказал Аристов.

— Тут у нас старичок есть один,— сказала Антонина Васильевна,— по книге гадает он, потом петухи у него — один черный, другой белый, они у него дерутся, и по тому, как Волга весной разливалась, по всему, словом, говорит этот старичок, выпадает, что двадцать восьмого ноября войне конец.

— Вряд ли он знает,— сказал боец, ставя на стол бутылку водки.

Майор, с детской улыбкой глядя на водку и тарелки с закусками — были тут грибы маринованные, и холодная баранина, и студень,— сказал:

— Вы, Антонина Васильевна, этим старичкам шарлатанам не верьте. Они больше всего курами да яичками интересуются.

— Мне вот шестьдесят четвертый год пошел,— проговорила Антонина Васильевна.— Отец мой восемьдесят четыре года жил, а отца отец — девяносто три, и все мы коренные волжские люди, но не помним, чтобы немца или француза пускали до волжской воды. А вот этим летом пустили его, дурачки, до коренной земли. Говорят — техника какая-то у него, самолеты очень тяжелые против наших; будто у него еще порошок такой есть, насыпет в воду — и в машины заливает заместо бензина. Не знаю я. Вот только утром на базаре из Ольховки старуха одна приезжала, муку меняла и говорила, будто у них в избе пленного немецкого генерала держали, так он прямо всем говорит: «У меня такой приказ от Гитлера, возьмем Сталинград — вся Россия наша будет, а не возьмем — обратно к своей границе вертаться станем». А вы как считаете? Сдадим Сталинград или удержим?

— Нет, будь уверена, не сдадим,— сказал Аристов.

— Дело военное,— сказал майор,— тут трудно наперед гадать. Постараемся, конечно, Антонина Васильевна.

Аристов хлопнул рукой по лбу:

— Да у меня ведь завтра идет к фронту машина. С ней едет подполковник Даренский из штаба фронта, он в кабину сядет, а сзади только два человека — мой кладовщик и лейтенант, мальчик, из школы едет, просили его подбросить. Вы у меня заночуете, а утром они прямо заедут за вами.

— Вот чудесно,— сказал майор,— вот чудесно, это я знаю — к фронту всегда раньше срока попадешь.

Они сидели несколько минут молча — состояние, хорошо знакомое всем готовящимся выпить: говорить уже хочется о вещах в некотором роде сокровенных, до выпивки разговор этот не клеится, и потому собутыльники благоразумно ждут первой рюмки, когда можно будет приступить к настоящей беседе.

— Готово, товарищ начальник,— сказал боец.

Майор подсел к столу, оглядел его и с весельем произнес:

— Ох и молодец вы, товарищ лейтенант!

Он хотел польстить Аристову и его звание техника-интенданта перевел на строевое. Майор Березкин знал политичное обращение, неписаные армейские законы. Если подполковник командует дивизией, то политичные подчиненные никогда не обращаются к нему: «товарищ подполковник», а всегда «товарищ командир дивизии»; если капитан командует полком, то к нему обращаются: «товарищ командир полка». Ну конечно, обратно, если человек с четырьмя шпалами командует полком, то все обращаются: «товарищ полковник» и уж никогда не скажут: «товарищ командир полка», чтобы не подчеркнуть досадного несоответствия между званием и должностью.

Майор посмотрел на Аристова и сказал:

— Слушай, ты мою жену и ребят помнишь?

— Ну конечно, в Бобруйске вы ведь на первом этаже жили в доме начальствующего состава, а я во флигельке — каждый день их видел. Супруга ваша с кошелкой синей ходила на базар.

— Точно, с синей. Это я ей во Львове купил,— сказал майор и сокрушенно покачал головой.

Ему хотелось рассказать Аристову о своей жене, о том, как они купили за день до войны зеркальный шкаф, как жена хорошо готовила украинский борщ и какая она была образованная — брала много книг в библиотеке и знала по-английски и по-французски. Ему хотелось рассказать, каким хулиганом и драчуном был старший, Славка, и как он пришел и сказал: «Папа, выпори меня, я кошку укусил!»

Но хозяин, перебив Березкина, заговорил сам.

К таким людям, каким был его бывший начальник, Аристов относился со сложным чувством снисходительного, насмешливого недоумения перед святой деревенской простотой и жизненной неумелостью их, а с другой стороны,— со страхом и уважением. «Эх, брат ты мой,— думал он, оглядывая выцветшую гимнастерку и кирзовые сапоги майора,— эх, брат ты мой, отвоевал бы я хоть ноль целых две десятых того, что ты, я бы здесь не сидел. Я бы… Уох! Я бы…»

И он, угощая майора, сам завладел разговором:

— Командующий курит трубку,— есть, товарищ генерал, «Золотое руно»! Дня не сидел без «руна»! Начальник штаба болеет язвой, состоит на диете. Есть, товарищ начальник, диета,— удивляется даже. В степи ни колхозов, ни совхозов — получает полную молочную диету! «Где ты берешь сметану, опасный человек?» — спрашивает. Вызвал меня специально, интересовался. В чем же главная суть? Будем ждать по нарядам, пока доставят, ничего не дождешься. А тут нужна инициатива, размах большой, смелость. Вот завтра гоню машину в Сталинград — ясно, винный завод, после пожара, эвакуация, всего не вывезешь. А ждать, пока привезут,— ничего никогда не дождешься. А если тебе что-нибудь нужно, пожалуйста, я такой человек — бери, оформлю, не пожалею, машины дам, на риск пойду. Но уж если мне нужно, давай, как первый друг дает. И меня знают люди и говорят: «Аристова слово крепче всех нарядов и накладных».— Он посмотрел на собеседника и спросил: — Может, пива, товарищ майор?

— Ты, я вижу, себя в общем не ущемляешь,— сказал майор, показывая на стол.

— Я себе ничего не позволяю,— ответил Аристов. И он поглядел своими ясными голубыми глазами прямо в глаза Березкину.— Ни в какой мере! Для себя — нет! Я ведь живу у всех на виду: тут и комиссар штаба, я от него не хоронюсь!

Майор выпил и покачал головой:

— Хороша!

Он начал было ощупывать помидоры, выискивая достаточно зрелый, но не вошедший в мягкость, и смутился, с печалью вспомнив про жену — она всегда была недовольна, если он щупал помидоры или огурцы, лежавшие на общем блюде.

В это время зазуммерил полевой телефон, установленный на комоде.

Аристов взял трубку:

— Техник-интендант второго ранга Аристов слушает.

Очевидно, говорило высокое начальство, так как во время разговора Аристов стоял прямо, с напряженным лицом и левой рукой поправлял гимнастерку, счищал крошки еды. С его стороны весь разговор заключался в том, что он четыре раза произнес: «Есть, есть, есть… понятно, есть…» Он положил трубку и сразу кинулся к фуражке.

— Извините, вы тут ешьте, ложитесь отдыхать, если хотите, меня вызывают по срочному делу…

— Ладно, пожалуйста,— сказал майор,— только насчет машины давай не забудем.

— Сделаем, сделаем,— и Аристов кинулся к двери.

Майор находился на том градусе, когда человеку совершенно немыслимо оставаться без собеседника. Он подошел к двери в маленькую комнатку, где сидела хозяйка, и позвал:

— Мамаша, а мамаша, пойдите-ка сюда.

Старуха вышла к нему.

— Садитесь, Антонина Васильевна,— пригласил майор,— может быть, рюмочку выпьете со мной за компанию?

— Можно,— ответила старуха,— с удовольствием. Это раньше, знаете, считалось бог весть что. Тоска-то какая!

Она выпила рюмку, закусила помидором.

— Ну как он вас тут, бомбит? — начал разговор Березкин так же, как тысячи майоров, лейтенантов, бойцов начинали разговор со старыми и молодыми женщинами в фронтовых деревнях и городах.

Она ответила ему так же, как отвечали тысячи старух и молодых на этот вопрос:

— Бомбит, бомбит, дюже бомбит, милый.

— Что ты скажешь,— сокрушенно произнес майор и спросил: — А вы не помните, мамаша, в старое время тут у вас в Камышине проживал такой Сократов?