Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну - Владимир Брюханов

Но после 17 октября внезапно оказалось, что, даже с участием всего этого политически пассивного контингента, забастовщики не составляют ни большинства, ни решающей политической силы не только по всей России, но даже в ее городах. И в этом не было ничего удивительного – ведь забастовщики составляли менее трех процентов населения России, и только в крупных промышленных центрах могли выступать сплоченной организованной массой.

До последнего момента между царем и Витте происходила борьба по вопросу, в какой форме объявлять реформы. Витте был против манифеста. Николай II, которого Витте сумел убедить в ложном представлении, что реформ требует большинство народа, видел в возражениях Витте только попытку узурпации власти и влияния на народ. Царь имел возможность настоять на своем, и Манифест был выпущен.

Принципиальное отличие манифестов от других форм публикации законов и воззваний – то, что манифесты обязательным образом читались вслух в церквях; это было традиционной формой доведения важнейших указов до всего населения, среди которого преобладали неграмотные. К 1905 году ситуация с народным образованием уже успела измениться в лучшую сторону: статистика свидетельствует, что грамотным было уже подавляющее большинство призывников в армию. Но в других возрастных категориях и среди женщин процент неграмотных был еще достаточно высок. К тому же число людей, регулярно читающих прессу, во много раз, конечно, уступало общей численности грамотных. Это создавало реальный барьер для поступления важной политической информации не только в деревни, но и к значительной части горожан.

За век до описываемых событий Наполеон тщетно пытался вызвать народное восстание в России, выпустив в 1812 году манифест об отмене крепостного права: попы проявили патриотизм и не стали его читать в церквях. В совсем недавние время, в феврале 1905 года, случайно или целенаправленно были очень удачно использованы принципиально разные каналы подачи информации населению: обещание реформ стало достоянием всего лишь прессы, а Манифест, датированный тем же 18 февраля и призвавший народ к борьбе с крамолой, был солидно прочитан в церквях. Таким образом, достаточно радикальные политические преобразования, провозглашенные в феврале, возбудили только интеллигенцию, а на настроения остального населения влияния практически не оказали. Иное дело – Манифест 17 октября!

Народ во многом нуждался: рабочие – в восьмичасовом рабочем дне, крестьяне – в свободной пахотной земле, которой в России практически уже не было. Манифест ничего полезного в этом смысле не обещал. Зато он весьма недвусмысленно даровал народу свободу – в этом никаких сомнений не было.

Что такое свобода – это каждый понимает по-своему. В наше время один персонаж из России, с которым автор этих строк случайно познакомился в Амстердаме, объяснял, что в Голландии никакой свободы нет: «Вот подойдет к тебе на улице мужик и сделает гнусное предложение, а ты ему даже по морде дать не можешь!» Было приятно убедиться, что правовые представления россиян за истекший век сохранили свои добрые традиции.

Вот и в 1905 году свобода была использована по прямому назначению. Парадокс ситуации был в том, что нуждалось в свободе явное меньшинство народа – интеллигенция, добивалось ее еще меньшее меньшинство (учитывая заговощицкий характер подготовки железнодорожной забастовки – едва ли больше нескольких сотен человек), а получили – все.

Естественно, по всей России интеллигенция праздновала победу. Единственной весомой частью населения, помимо интеллигенции, которая вообразила, что введение свобод – праздник и на ее улице, были национальные меньшинства.

Всюду в совершенно дичайший восторг пришли евреи: они прочитали Манифест, как дарование равноправия еврейскому народу. Между тем, Николай II, который тоже имел собственные представления о свободе, в течение последующих лет доказал, что ничего подобного Манифест не содержит (хотя ряд существенных послаблений дискриминации евреев, будем справедливы, все же осуществился).

Всеобщая радость евреев по поводу Манифеста дала их противникам повод считать, что провозглашение свобод – результат именно их происков. Удивительно, что почти так же считал и сам Николай II, хотя должен был прекрасно понимать, что никаких евреев не было среди лиц, занимавшихся конкретным вымогательством у него гражданских свобод. Не было их практически наверняка и среди главных организаторов железнодорожной забастовки: среди инженеров-путейцев евреев вообще были единицы (например, Розенфельд – отец Л.Б.Каменева). Вот среди юристов – другое дело; но не юристы останавливали поезда.

Помимо евреев радовались, естественно, и поляки, и большинство жителей Прибалтийских провинций и Финляндии. Там повсюду общий праздник быстро перешел в кровавую драму. На Кавказе, где тоже было много радости, некоторые азербайджанцы, например, решили, что свобода дается для того, чтобы резать армян.

При этом у всех радующихся не возникло ни малейшего почтения и признательности по отношению к царской власти, формально даровавшей свободу. Все прекрасно понимали, что никакое это не дарование, а результат прямого вымогательства: произошла всеобщая забастовка, и в ответ царь был вынужден издать Манифест. Такая оценка событий октября 1905 года прочно вошла в историю. Убеждены были в этом и почти все современники. Еще бы: остановились железные дороги – свидетелем этому стала вся Россия. И никто из россиян, как бы они к этому ни относились и какой бы пост ни занимали, не сумел этому ничем воспрепятствовать. Всем было ясно и то, что Манифест был попыткой царя откупиться, и притом не слишком дорогой ценой.

Поэтому у одной части населения возникло естественное желание посильнее надавить на власть и добиться большего, а у другой – желание защитить «своего» царя от уже полученных и еще грозящих ему обид, т.е. стремление именно к тому, на что царь тщетно рассчитывал и надеялся вплоть до 17 октября.

Между тем, мы должны прекрасно понимать, что все эти хорошо понятные и известные мнения и настроения основывались на нелепейшем недоразумении.

Вовсе царь не был напуган ни железнодорожной, ни всеобщей забастовкой. Он был склонен к фатализму, а таких людей вообще трудно запугать. К тому же Лопухин был, разумеется, прав, считая, что царь эмоционально индифферентен ко всему, что не затрагивало непосредственно его лично. И сейчас, в октябре 1905 года, забастовки могли взволновать всех, включая министров, но они никак не отражались на жизни обитателей Петергофского дворца. Вот если бы им всерьез угрожала опасность – тогда другое дело!

О полной невозмутимости Николая II и его супруги свидетельствует прямо-таки преступная затяжка времени при решении вопроса о смене государственного курса. Об эту затяжку времени споткнулись все замыслы и расчеты Витте, да и всей России вовсе не были полезны ни всеобщая забастовка, которую не трудно было предотвратить еще за неделю до подписания Манифеста, ни последовавшие беспорядки.

Вовсе не забастовкой был напуган царь, а тем обстоятельством, что остался в своем ближайшем окружении без поддержки людей, способных самостоятельно управлять Россией или помогать в этом ему лично.

Николай II сам решил отказаться от услуг Витте еще в сентябре. Последний в ответ на это сумел лишить его поддержки Вильгельма II, Ламздорфа и великого князя Николая Николаевича. Вскоре по другим причинам царь потерял поддержку последнего из влиятельных старших родственников – великого князя Владимира Александровича (между ними произошел конфликт по поводу женитьбы сына великого князя – Кирилла Владимировича, лишившей наследников последнего законных прав на российский престол – что бы ни воображали на этот счет представители данной ветви династии, вплоть до нынешних). Уже в ходе октябрьских событий был вынужден отказаться от предложенной власти Д.Ф.Трепов. И, наконец, Николай Николаевич, к которому царь должен был снова обратиться за помощью, приставил к своему лбу револьвер и такой угрозой заставил Николая II капитулировать перед Витте и принять все условия последнего.

Вся Россия была права, считая, что Манифест вырван буквально под револьверным дулом. Она только воображала, что таким дулом была всероссийская стачка, а на самом деле это было дуло револьвера, приставленного ко лбу Николая Николаевича им самим.

В результате произошла совершенно нелепая вещь: полностью проигнорирован упомянутый выше совет Вильгельма русскому царю – дать реформу самому и сразу, а вместо этого Николай собственноручно создал иллюзию, что власть напугана и что можно запугать ее еще сильнее.

Между тем, сделать последнее было очень трудно.

Октябрьскую ситуацию создал очень серьезный человек – граф Витте. Завершил ее другой достаточно серьезный человек – великий князь Николай Николаевич, которого Витте сумел обмануть. Но впредь никто из серьезных людей, включая сторонников Витте в Министерстве путей сообщений, вполне удовлетворенных Манифестом 17 октября, повторять совершенные действия не мог и не собирался.