Симон Визенталь. Жизнь и легенды - Том Сегев

Он сражался с Визенталем так, словно тот был врагом пострашнее, чем сам Вальдхайм. Есть, пишет он, какая-то горькая ирония в том, что у двух этих австрийцев имеется общая черта: неспособность рассказать правду о том, что произошло с ними во время войны.

Сравнив тексты книг Визенталя и его заявлений в СМИ, Розенбаум обнаружил несколько несоответствий, противоречий и выдумок и пришел к выводу, что Визенталь на самом деле «охотником за нацистами» не был. Кроме того, он высмеивал его за то, что тот не смог найти Менгеле, Бормана и некоторых других преступников.

Визенталь всегда утверждал, что никогда никого не обвинял, если не располагал доказательствами виновности, но Розенбаум указал на целый ряд случаев, свидетельствовавших, по его мнению, об обратном. Канадская правительственная комиссия, изучавшая вопрос о нацистских преступниках, укрывшихся в Канаде, подвергла качество материалов, полученных от Визенталя, критике, и Розенбаум возмущался тем, что этот факт не получил широкого освещения в американских СМИ. «Я, – пишет он, – еще раз убедился, что у СМИ не хватает смелости – а может быть, и совести – рассказать о Визентале правду, и сам Визенталь в течение многих лет этим пользовался».

Многие из людей, которых судили по инициативе Визенталя, действительно были оправданы, но с этой точки зрения он ничем от обычных правоохранительных органов не отличался. По его словам, он занимался более чем тремя тысячами дел, и благодаря ему перед судом предстали тысяча сто нацистских преступников (правда, проверить эти цифры невозможно), но когда кто-нибудь говорил, что виновными были признаны все его «подопечные», он их не поправлял.

Публикации, где Визенталю приписывалась поимка Эйхмана, Розенбаум подшил в отдельную папку. Продолжали эти публикации злить и давнишнего врага Визенталя Исера Харэля. В 1988 году он написал о поимке Эйхмана еще одну книгу (объемом в 278 страниц), и единственная ее цель состояла в том, чтобы доказать, что вклад Визенталя в обнаружение Эйхмана был нулевым. Харэль, правда, неоднократно утверждал это и ранее, но новая книга содержала несколько деталей операции, никогда ранее не публиковавшихся (впрочем, некоторые из них доказывали прямо противоположное тому, что он утверждал). Однако по своему тону книга была брюзгливой, содержала слишком много мелочных придирок и так и не была опубликована.

За 25 лет, прошедших с того момента, как Харэль ушел с поста начальника израильской службы безопасности, он успел побывать депутатом кнессета, но как политик не состоялся и начал писать книги. Человек он был неоднозначный, разочарованный в жизни, несчастный и оставшийся на задворках израильской истории, но Розенбаум цитировал его рукопись так, словно Харэль был объективным свидетелем, чья версия заслуживала доверия, и рассматривал эту рукопись как убедительное доказательство того, что Визенталь являлся самозванцем и даже – как он писал в другом месте – фальсификатором.

Много лет спустя израильское правительство наградило людей, принимавших участие в поимке Эйхмана, благодарственными дипломами за подписью премьер-министра, и Визенталь оказался в списке награжденных – наряду с Харэлем и всеми прочими. Но ни Харэля, ни Визенталя к тому времени уже не было в живых.

Скандал с Вальдхаймом побудил австрийцев заново проанализировать свое прошлое (чего Визенталь ждал от них с тех пор, как решил остаться в Австрии) и – пусть даже с большим запозданием и не без болезненного конфликта между «отцами» и «детьми» – стал поворотной точкой на пути к индивидуальному и коллективному очищению. В результате австрийцы избавились наконец от целого ряда национальных мифов, с помощью которых пытались защититься от неприятной правды относительно их соучастия в преступлениях нацистов, и признали, что Австрия вовсе не была «первой жертвой» нацистской Германии, а присоединилась к Третьему рейху добровольно. Также они узнали, что в нацистских преступлениях принимали участие не только эсэсовцы, но и те, кто служил в армии.

Фердинанд Траутмансдорф был назначен советником австрийского посольства в Вашингтоне. На него была возложена обязанность улучшить отношения Австрии с еврейскими организациями.

Скандал с Вальдхаймом привел также к укреплению позиций крайне правой Австрийской партии свободы Йорга Хайдера. Визенталь следил за этим процессом с беспокойством.

Оба они друг друга провоцировали. Однажды Визенталь заявил, что в партии Хайдера все еще популярны нацистские идеи, и тот подал на него в суд за клевету. Еще до начала процесса он прислал Визенталю длинное письмо, в котором предложил встретиться и выяснить отношения, но Визенталь отказался. Тем не менее Хайдер свой иск отозвал.

В другой раз Визенталь подал в полицию жалобу на члена партии Хайдера Петера Мюллера (баллотировавшегося тогда на пост бургомистра одного из австрийских городов), который сказал местной газете, что в Австрии еще будут построены крематории для сжигания евреев, но добавил, что для Визенталя крематорий не понадобится: для него, мол, сойдет и курительная трубка. Мюллера приговорили к штрафу.

Визенталь обдумывал возможность подать в суд и на Розенбаума за его книгу, но хотя та и вышла с рекомендациями Эли Визеля и Алана Дершовица[19] на обложке и широко освещалась в американских СМИ (включая несколько телевизионных передач, в которых Визенталь принимал участие), тем не менее критики самых влиятельных газет высказали целый ряд претензий и бестселлером она не стала. Поэтому адвокаты Визенталя посоветовали ему лишнего шума не поднимать, тем более что на немецкий язык книга переведена не была. Визенталь надеялся, что о ней скоро забудут.

Несмотря на свой преклонный возраст, он пытался продолжать работать, как обычно.

К своему восьмидесятилетнему юбилею Визенталь надеялся получить подарок, о котором мечтал многие годы: аргентинские власти собирались экстрадировать в ФРГ коменданта гетто в Пшемысле Йозефа Швамбергера. Визенталь занимался им с 1947 года. Знали его имя и в Израиле благодаря истории подростка из Пшемысля по имени Михаэль Гольдман[20]. Однажды Гольдмана поймали за кражу хлеба, привели к Швамбергеру, и тот нанес ему восемьдесят ударов хлыстом. Михаэль каким-то образом выжил и сумел добраться до Палестины, но, когда он рассказал об этом своим родственникам, те сочли, что он либо лжет, либо преувеличивает. Будь это правдой, сказали они, тебя бы уже не было в живых. Убедить ему их так и не удалось, и позднее он сказал: «Это стало для меня восемьдесят первым ударом». История превратилась в легенду. Через пятнадцать лет после окончания войны Гольдман (в то время уже служивший в израильской полиции и сменивший фамилию на Гилад) был одним из следователей, занимавшихся делом Эйхмана, а после суда присутствовал на казни.