Серебряная клятва - Екатерина Звонцова

заулыбался Хельмо. Хинсдро охнул, потер лоб. Наваждение пропало, и пришло здравое объяснение: вероятно, это и есть тот знаменитый полководец, а о нем ходили слухи, будто он… как там… ублюдок? выродок? бастард!.. самого Эндре. Оно и видно. В дрожь бросает.

Они двинулись вперед слаженным шагом. Ряды конников втекали следом в ворота. Хинсдро бездумно считал их и ждал, пока Хельмо достигнет помоста. Условлено было, что там он остановит шествие, а после того как царь приветствует его лично, армия продолжит ход по городу. Когда настанет время ее расселять, высший состав отбудет на Царев двор. Хинсдро обеспокоенно подумал, что племянник может опьянеть от внимания и забыть весь церемониал, но Хельмо не забыл. Перед помостом он окликнул спутника. Оба остановились. Хельмо снял с луки седла рог и протрубил призыв: «Все внимание!»

Ряды начали замирать. Звук рога покатился назад: младшие командующие подхватывали его. В этой по-своему мелодичной, низкой волне гула утонули крики, шептания, вздохи толпы, а когда рог стих, настала пронзительная, почти трепетная тишина. Теперь слышен был даже свист ветра, не говоря уже об отдельных чихах, жужжании мух и собачьем скулеже.

– Папа, папа, пошли!..

Тсино вовсю дергал его за рукав, сам едва не скулил. И опять Хинсдро ощутил раздражение: тринадцать скоро, а ведет себя не лучше пятилетнего! Пришлось выдохнуть: нет… нельзя кричать. Хинсдро удержал сына рядом и мягко, просительно прошептал:

– Погоди немного. Дай же им хоть остановиться. Сейчас пойдем.

Хельмо начал было спешиваться, но при первом же движении судорога пробежала по лицу, а пальцы, сжимавшие поводья, дрогнули. Раны напомнили о себе. Это заметил и спутник: соскочил с лошади – и вот уже спокойно, уподобляясь слуге, протягивает руку, окованную металлом. Хельмо принял помощь, оперся, спешился, выпрямился как ни в чем не бывало – будто не выказал прилюдно слабость. Что… неужели настолько больно, что не мог сам слезть? Или в другом дело? Хотел так, хотел подчеркнуть: «Вон как я за вас настрадался»? И ведь толпа его жалела, судя по дружескому шепоту, по умиленным возгласам. Молодой священник подскочил, поднес золоченую чарку ключевой воды, которую Хельмо с поклоном выпил. Юноша отступил в толпу. Новая улыбка озарила лицо Хельмо, переведшего дух. Он отпустил спутника, оглядел всех, открыл рот, сделал было шаг в сторону помоста…

Это произошло в то же мгновение. Подобно звуку рога, разнесшему приказ остановиться и замолчать, это напоминало волну. Во всяком случае, с помоста Хинсдро почудилась именно волна, покатившаяся складно, стройно, без промедлений…

Не могло быть для него шторма страшнее.

Народ склонял перед Хельмо головы, пряча взоры, опускался на колени. Людей словно мягко подталкивало что-то невидимое – в самой тишине, в ясном небе, в разлитом всюду свете. Хельмо тоже оцепенел, а Хинсдро увидел: волне поддались и стрельцы. Они опустились не так низко, но каждый припал на колено, опершись на бердыш. А последним медленно, с достоинством склонился вдруг и рыжий дикарь, а на губах его заиграла отталкивающая, гордая бесовская улыбка. И это не было худшим.

«Спаситель… Освободитель… Царевич…» – повторяли люди на разные лады, и Хинсдро прекрасно понимал, к кому обращены слова. Все, включая последнее.

– Идем! – снова потащил его Тсино.

Больше Хинсдро не противился. Его словно оглушили, застучало в ушах, а по краям взора расползлась на миг вязкая темень. Но все прошло: он понял вдруг, что Злато-Птица по-прежнему сидит на перильцах помоста, чистит перья. Не летит к Хельмо, вовсе и не замечая его. Кинув на нее благодарный взгляд, Хинсдро последовал за Тсино.

Народ не двинулся, когда они спустились. Разум спросил: может, люди поклонились все-таки ему, царю, просто заранее? Но у Хинсдро никогда не получалось себе лгать; он понимал: волна пошла, когда легкая нога Хельмо сделала первый шаг. И едва ли в тот миг разряженная масса вообще помнила, что у нее есть правитель. Зубы свело. Но пришлось улыбнуться.

Хинсдро и Тсино подошли. Хельмо глянул на них испуганно, его впалые щеки загорелись. Он опять шагнул вперед, прижал ладони к груди, попытался что-то сказать…

– Ты вернулся! – выпалил Тсино и рванул ближе.

Беря с собой сына, Хинсдро и опасался, что тот позволит себе какую-нибудь ребячью выходку: завопит с помоста, или побежит со всех ног, или – потеряв остатки воспитания – бросится «братцу» на шею. Тсино сделал хуже. Намного. Вдруг замерев, точно столкнувшись с чем-то, он глянул на Хельмо иначе. Робко. Снизу вверх. Выдохнул:

– Ты нас спас. Спасибо тебе.

И опустился на колени вслед за всеми.

Стало еще тише, ветер обдал нежным насмешливым холодом. В этой тишине, слыша изредка чьи-то покашливания и всхлипы, Хинсдро понял наконец, что только они и остались стоять – лицом к лицу. Он и Хельмо. Царь и воевода. Царь и…

Племянник таращился, точно проглотив язык, глупо моргал. На него хотелось закричать, но еще больше хотелось закричать на Тсино: «Ты с ума сошел? Кем ты нас выставляешь? Кто мы ему, но главное, кто он нам?» Поздно. Сын уже склонился, что теперь, демонстративно поднимать его за шиворот? Что подумает народ? Кого засмеет?

– Дядя… – шепнул Хельмо, краснея сильнее. Хорошо притворялся смущенным.

– Спасибо тебе, – овладевая собой, принимая иное решение, повторил Хинсдро за сыном. – Ты спас нас. Хотя я не верил. И я… я даже не знаю, чем тебе за это отплатить.

И пусть все увидят величие своего царя. Пусть запомнят его, а не пустую помпу, с которой вступил в город сиротка со своим странным рыжим дружком. Хинсдро тепло улыбнулся племяннику, стиснул зубы и последним преклонил колени. Голова закружилась.

– Нет, вставайте, вставайте, вы что?.. – А ведь жалко прозвучало, вот дурень!

Пробрала дрожь, когда Хельмо, склонившись, поцеловал в лоб и поднял на ноги сначала Тсино, потом его. Встретившись взглядом с внимательными, полными ожидания и нежности глазами, Хинсдро заставил себя улыбнуться снова, не вырвал рук из изувеченных, покрытых шрамами ладоней. А когда Хельмо, прошептав: «Здравствуй, дядя», сам покорно наклонил голову, он вернул благословляющий поцелуй и громко, отчетливо произнес:

– Добро пожаловать домой, мой свет. Скоро мы отметим твое возвращение и устроим пир в честь твоих обретенных друзей. Пока же продолжи путь, покажись людям.

Удалось спрятать все, что грызло и царапало. Сияя, Хельмо особенно крепко стиснул Хинсдро пальцы, прежде чем отступить, коротко поцеловал их – ну что за подхалимство! – и вернулся к лошади. Взлетел на нее, напрочь забыв о ранах. Еще более гордо, уверенно, радостно выпрямился и помахал толпе, а толпа завопила бессмысленное, бурное «А-а-а!». Но Хинсдро ясно услышал в этом: «Слава царю! Слава Хельмо!» Слава. О да.