Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия - Андрей Рудалёв

преодолению ложного и навязанного утверждения, что художник должен быть всегда в оппозиции к власти. Он должен быть со своим народом, со своей страной.

Сейчас передовая – простой человек.

С ним и Герман Садулаев, вскрывающий суть капиталистических ядов и вируса национализма. С ним Роман Сенчин, с искренней болью говорящий о «зонах затопления», которые возникают в стране и в сердцах людей. Он до сих пор не утратил надежду, что «произведением литературы можно что-то изменить в общественной, политической жизни» (https://openrussia.org/mobile/media/703921).

Всё это и есть реализм.

Литература в «нулевое» десятилетие прошла большой путь к преодолению ограниченности, односторонности, келейности, локальности. Она устраняет свой внутренний провинциализм, перестает быть блюдом «на любителя», для поклонников экзотики. Из состояния полной разрозненности она объединяет общекультурное пространство, становится фактом русской литературы, которая всегда была вписана в общемировую культуру.

Литература избавляется от вирусов разделения и энергий распада. В свое время букеровский лауреат Елена Чижова отметила, что главной чертой отечественной общественной мысли является раскольничество, так повелось со времен Петра Первого. Она считает, что сейчас можно наблюдать новые формы раскола, идеологического размежевания. Причина раскола опять же в двух разных народах в одном: «Из поколения в поколение мы словно имеем дело с двумя разными народами, волею судеб сосуществующих на одном имперском пространстве: российское общество рассчитывается “на первый-второй” и расходится по разным, но неизменно враждебным друг другу лагерям» («Либерализм: взгляд из литературы»). Этот раскол активно и последовательно навязывался обществу, производя пустоту.

«Пустота агрессивна, – писал Дмитрий Лихачев в статье «Агрессивность бездуховности». – Она угрожает лопнуть с треском, иногда даже с опасностью для окружающих…» Была осмыслена угроза, исходящая от этой пустотности.

Важно, что поколение принесло с собой ощущение ценности настоящего. Осознание, что история – не где-то в прошлом, в сундуках и чуланах, а творится каждый день, здесь и сейчас. Через свой реализм, пусть даже без эпитета «новый», оно открыло борьбу за настоящее и заявило посыл конструирования будущего.

Роман Сенчин до сих пор сетует на то, что в литературе «настоящего очень мало»: «Не освоено почти ничего. Даже 90-е показаны настолько однобоко, что создать более или менее полную картину о них по произведениям литературы невозможно». Сенчин постоянно указывает на дефицит современности в литературе. И что в итоге? Наше время может оказаться белой точкой истории, неосмысленным периодом, а значит, и теряется возможность, что-то в нем изменить (https://openrussia.org/mobile/media/703921).

«Искусство – цветущий беспрепятственно и дико куст, где и шип зла, и яркий цветок, и бледный листок» – написал в 2001 году в своем манифесте «Отрицание траура» Сергей Шаргунов. Дикий куст и есть мерило эстетического нашего поколения. Под сенью этого куста и прошло во многом романтическое десятилетие расстановки сил, подготовки к старту, марш-броску. К всплеску традиционной русской литературы в новом. Эти всплески «нового» происходили регулярно в истории отечественной литературы последних веков, в них – дыхание легких культуры.

«Новая литература» – это Ломоносов, укорененный в традиционную отечественную культуру, связанный со старообрядчеством, впитавший в полной мере современную ему западноевропейскую культуру.

«Новая литература» – это «француз»-вольнодумец Пушкин, медленно, но верно подходящий к живому переживанию Православия.

«Новая литература» – это юная Анна Ахматова, которая в одном стихотворении интуитивно представила мистическую практику исихазма.

Каждый новый век русской литературы дарит нам подобную симфонию. И потенциал к этой симфонии я вижу в своем поколении, появившемся на сломе эпох. Талантливое в частностях, но гениальное в своем разноплановом дискуссионном единстве. Оно взрыхлило литландшафт, напитало его воздухом, свежими силами, своим оригинальным знанием о простой жизни, своим «человеческим документом». И литература действительно оживилась, она начала напитывать смыслами наше «сегодня».

Важно преодоление переходности, рубежности, подвешенности в неопределенном пространстве и времени, а соответственно общественного нигилизма по отношению к настоящему. «Новый реализм» выстраивает общую культурно-историческую прямую, выпрямляя тот провал, в который мы скатились в нашей новейшей истории.

Переходное время – это ведь некая эклектика, смешение языцев, потеря четкой ориентации, часто соединение несоединимого. Литература моего поколения взывает к преодолению этого мировоззренческого хаоса «ни то ни се», состояния лермонтовского паруса – белой точки на белом листе бумаги, – к выстраиванию аксиологии. Это не смех, не игра, не кривлянье, не скоморошество, а серьезный и часто нелицеприятный разговор, это предъява времени, современникам и себе.

Собратья срывают ветхие ризы, обличают миражную реальность. По сути, они занимаются тем, что настырно и целеустремленно очищают драгоценный металл от жуткого окисления, черноты. Это ручная работа, требующая большого труда, смелости и упорства, которая лишена какого-либо траура и кликушества, представляет собой движение по пути к свету.

Литература в России всегда была больше чем вид искусства, она вышла из веры и всегда плотно с ней связана. Это осознание «больше чем» надо поддерживать, следует сохранять планку. Хотя очень много соблазнов плюнуть на всё и заявить, что литература никому и ничего не должна. Так многим легче, вольготнее и приятнее. Но в том-то и дело, что в России она именно что должна. В этом долге и состоит ее сила.

Герои моей книги «Четыре выстрела» знают об этом долге и наследуют его.

Сегоня есть ощущение, что та отечественная литература, которую у нас принято называть «великой», уже стала для нас своеобразной античностью. Что есть не просто временная дистанция, а коренной водораздел. Преодолеем ли мы его или лишний раз докажем, что наследуем лишь по праву рождения. Встанем в ряд с другими наследниками великих цивилизаций, которые походят скорее на пигмеев. В мире великанов остались исключительно лилипуты. Подобный пессимизм всегда будет присутствовать, потому как современность, как правило, воспринимается за ущербное время, которое еще ничего не доказало, не оправдало себя. Наследники лишь растрачивают полученное наследство.

Льва Толстого «и впредь будут помнить, но, наверное, уже отдельно от России, от русской литературы. Кто сегодня помнит, что Португалия была великой морской империей? Хоть имя Магеллана на карте живо… Нынешняя русская литература маленькая и слабая – “местечковая”. Она не интересна никому, кроме себя самой, не только в мире, но и у нас в стране», – высказался литературный критик Лев Пирогов. А всё потому, что в современной литературе «нет жизни страны. Нет жизни простых людей, которых раньше именовали людьми труда. Не только изображения труда нет (спросите у московских детей, какие рабочие профессии они знают, кроме дворников и дорожных ремонтников), но жизни тех, кто этим трудом занимается – их чувств, их миропонимания, их чаяний, их жизненных ценностей» (http://vz.ru/opinions/2017/1/17/853710.html).

Вот и Герман Садулаев ему вторит в одном из интервью: «Современный российский писатель несет на себе рюкзак ответственности и полномочий “русского писателя”, оставшийся нам от веков девятнадцатого и двадцатого. Но мы