Харбин - Евгений Анташкевич

Вдруг Коскэ остановился и прошептал:

– Господин лейтенант, надо двигаться строго на восток и идти поближе к полям, там трава гуще и нас будет не так слышно.

«Он прав!» – подумал Кэндзи.

– Ведите, Коскэ!

Он перестал думать о кино и почему-то вспомнил про путч, из-за которого отец Коскэ, простой сельский учитель, как он услышал об этом в кузове грузовика, сделал себе харакири. «А отец дал Коскэ хорошее воспитание, и зря этот Вакадзуки нападал на него!» Рано утром 26 февраля 1936 года полторы тысячи солдат 1-го и 3-го полков 1-й дивизии и 3-й полк 1-й гвардейской дивизии, поднятые по тревоге, напали на резиденции премьер-министра, министра финансов, внутренних дел, двора и генерал-инспектора военного обучения. Мятежники убили хранителя императорской печати, министра финансов, генерал-инспектора военного обучения, тяжело ранили главного камергера двора. Премьер-министр Окада, предупреждённый о нападении начальником своей канцелярии полковником Кобаяси Мацуо, сумел спрятаться и избежал смерти. Мятежники заняли полицейское управление, редакцию газеты «Асахи» и попытались проникнуть в военное министерство и Генеральный штаб. К концу дня под их контролем оказались центр Токио, резиденция премьера и здание парламента. И никто не поверил в то, что утром император, получив сообщение о бунте, сказал своему адъютанту: «Они убили моих советников и сейчас пытаются надеть шёлковую удавку на мою шею. Я никогда им этого не прощу. И не имеет значения, какими мотивами они руководствуются». После этого император отдал распоряжение своему военному министру «подавить путч немедленно». Однако, несмотря на это распоряжение, против мятежников не было предпринято никаких действий. Они укрепились в центре Токио и послали петицию «О немедленном роспуске парламента, назначении премьером генерала Миядзаки и сформировании нового правительства». Позже их притязания смягчились и свелись к требованию назначить Миядзаки командующим Квантунской армией. 27 февраля император вызвал командующего императорской гвардией Хондзё Сигэру и заявил ему, что, если не будут начаты активные действия против путчистов, он примет на себя командование императорской гвардией и подавит их. Высшее армейское руководство в это время продолжало вести переговоры с восставшими через того же генерала Миядзаки Дзиндзабуро, увещевало их и старалось склонить к прекращению мятежа. В Токийский залив вошла 1 – я эскадра военно-морских сил, и в столицу были доставлены наземные части ВМС.

Утром 29 февраля были перекрыты все дороги, ведущие в Токио, а населению центральных районов было предложено эвакуироваться. После обращения военного министра к мятежникам по радио солдаты и унтер-офицеры стали постепенно возвращаться в казармы, а мятежные офицеры – приходить в резиденцию военного министра, там их разоружали и арестовывали. Перед судом военного трибунала предстали семнадцать офицеров и двое гражданских. Все были приговорены к смерти и повешены на площади Ёёги в Токио. Все японские офицеры, независимо от того, поддерживали они путч или были против, сожалели, что он произошёл или что кончился так. Все понимали, что время тех, «кто носил за поясом два меча», закончилось без возврата. Конечно, Кэндзи об этом знал, хотя был обычным студентом и не думал о военной карьере, но старый дух, дух старой Японии, олицетворённый аристократической самурайской традицией «двух мечей», был близок ему, его отцу, и деду, и его старому сэнсэю, который, слава богам, не дожил до этого позора.

– Господин лейтенант, посмотрите – такой туман!

Кэндзи так резко был отвлечён от своих мыслей, что даже не успел сообразить.

– Что?.. Что вы предлагаете?

– Я думаю, что мы дошли до седла между сопками, давайте оставим здесь эти дурацкие горшки, – он тихо постучал указательным пальцем по притороченной к поясу каске, – оставим прямо здесь, вот большой валун, я его запомнил…

Кэндзи увидел большой торчащий из земли валун.

– А на обратном пути мы их обязательно заберём…

– А дальше?

– А дальше? – В голосе Коскэ было удивление. – Выполним поставленную задачу!..

– Хорошо, ведите!

В седловине между сопками Богомольная и Заозёрная был очень густой туман. Коскэ опустился в траву и пополз вперёд.

Как он ориентировался в этом слепом мареве, Кэндзи не понимал, ему только оставалось доверять своему асугиру. Он почувствовал, как сильно-сильно стали чесаться запястья там, где кончались манжеты; захотелось остановиться, передохнуть и чесать их и чесать. Он знал, что спасения от мошки нет. Комар надоедал и день и ночь, а мошка с заходом солнца падала в траву, и если её не беспокоить, то её как будто бы и не было. А здесь она была, и её было много. Кэндзи почувствовал, что она лезет не только в рукава: она лезла в глаза, в уши, в рот, да так, что впору было вскочить, заорать, разодрать на себе лицо и руки и упасть куда-нибудь в воду и долго плыть по течению, а потом доплыть до сухого и горячего берега и долго лежать.

Почти сразу в густом тумане, который делал черноту ночи мутной, они почувствовали начало подъёма – это была Заозёрная.

– Отсюда можно ползти прямо вверх, – сказал Коскэ.

Кэндзи посмотрел на часы и прикинул, что они двигаются уже около трёх часов: от берега реки они шли на восток, дошли до Богомольной, потом огибали её подошву и сейчас находятся у подножия Заозёрной.

– Хорошо!

Впереди себя Кэндзи различал мотающиеся подмётки Коскэ; другие солдаты по его приказу ползли не за ним, а расползлись по бокам, и получилась ползущая шеренга. Кэндзи приподнялся на локтях – вершина оказалась всего в нескольких метрах перед ним. Они доползли до неё, и тумана не стало, он остался за спиной. Он снова поднялся на локтях, глянул через вершину и через чистый воздух далеко впереди увидел горизонт, а над ним тонкую рассветную полоску и подсвеченный снизу розовый низ облаков. На часах было без пяти четыре. «Вот это да! – подумал он. – Почти четыре часа, скоро рассветёт, а когда же мы поползём обратно?» Коскэ лежал рядом и тоже смотрел вперёд. Оказалось, что темно было только с их стороны – с западной, а восток уже светился. Впереди был крутой склон, а под ним лежало озеро. Цвет воды был серебряный, удивительный – слева в озеро острым языком врезался тёмно-зелёный мыс, а само озеро узким клином врезалось в тёмно-зелёный берег. Поверхность воды от соседства с тёмно-зелёным цветом не очнувшихся после ночи лесных зарослей приобрела оттенок голубоватой стали. Это было красиво, Кэндзи замер и подумал, что вот так, наверное, достигается душевное просветление и равновесие: «Как это трудно – поймать священного карпа голыми руками в небесной воде!»

Краем глаза он увидел, как Коскэ поднял руку, чтобы на что-то ему показать, и тут же над ним выскочила чёрная тень. Кэндзи услышал рычание, как будто бы собаки, которая на кого-то бросилась с цепи. Тень набросилась на Коскэ слева, а тот смотрел направо, и они закрутились волчком – рядом с Кэндзи барахтались два грызущих друг друга тела. Он ничего не успел понять, как на него сверху навалился кто-то тяжёлый, и он что-то почувствовал в боку; он рванулся, собрался в комок, доцарапался до кобуры, вытащил «намбу», как пружина развернулся на спину и выстрелил снизу вверх. Тело напавшего на него советского пограничника дрогнуло и обмякло, с его головы упала зелёная фуражка. Кэндзи свалил его с себя, стал подниматься, но в этот момент рядом вздрогнула и огненным пучком поднялась земля, чем-то горячим его резануло в плечо, и он упал. Через минуту те, кто смог, поднялись с земли, они хотели обыскать убитых японских разведчиков и столкнуть их на советскую сторону и двух своих забрать с собой. Они подошли к Кэндзи и стали расстёгивать ворот его френча. Он этого уже не слышал, и не слышал, как от реки Туманган раздались два следующих пушечных выстрела, а из-под Богомольной, откуда они только что приползли, – частая ружейная и пулемётная стрельба. Советские пограничники это и услышали и увидели, они бросили японцев, зацепились руками за тянущуюся форму своих сослуживцев и ошейник служебной собаки, из бока которой торчал штык Коскэ, и скатились под прикрытие своего склона. А двумя минутами раньше Кэндзи не видел, как Коскэ схватился за порванное горло, несколько раз всем телом перевернулся и затих, а из кармана его застёгнутого на пять пуговиц кителя выпал маленький, выточенный из слоновой кости священный карп, каких мамы дарят своим сыновьям в праздник мальчиков.

КНИГА ТРЕТЬЯ

Степан Фёдорович устало распрямился, развёл плечи и откинулся на спинку стула; снял «близорукие» очки, отодвинул от себя дела и положил на стол распрямлённые руки, потом встал и подошёл к окну. Из окна высокого пятого этажа мальцевского кабинета был виден Уссурийский бульвар, которым замостили Плюснинку; если бы можно было высунуться из окна, то, наверное, можно было бы слева увидеть его старый дом, в котором он родился, но, скорее всего, нет, потому что кругом уже построили новые многоэтажные дома, высокие, и они наверняка его загораживали.