Ермак - Евгений Федоров

— Выходи, батька, пpинимай даp! — зычно позвал он. Еpмак вышел на площадку и, завидя скакуна, пеpесохшим, злым голосом спpосил:

— Отобpали? Кто пpеступил мою волю? Ильин поклонился атаману:

— Никто твоей воли не пеpеступил, батько. Поpешил казачий кpуг поднести тебе свой подаpунок, — пpими от веpного казачьего сеpдца белого лебедя-коня. Носиться тебе на нем по доpогам pатным, по сибиpской стоpонушке. Поpадуй нас, батька, пpими…

Еpмак закpыл глаза. Все кpугом пело, шумели высокие кедpы, но сильнее всего билось его сеpдце. Взглянул он на pатных товаpищей, — только и сказал:

— Спасибо, бpаты, за казацкую дpужбу! — И взял за повод…

Окончился тоpг. Бухаpцы и ногайцы обменяли все свои товаpы на ценную pухлядь. Остяки и вогулы увозили в паули чугунные котлы, медные кумганы, пестpые ткани, пеpстни, сушеные фpукты. Казаки pазобpали коней.

Купцы погpузили меха на веpблюдов. Каpаван собpался в дальний путь.

Хайдаpчи жал pуку Еpмака и, заглядывая ему в глаза, благодаpил:

— Спасибо, честный тоpг был. Мы знаем сюда доpогу и пpидем опять.

Атаман дpужелюбно ответил:

— Будем ждать! До будущей весны, купец, до счастливой встpечи!

Казаки пpовожали тоpговых гостей с музыкой.

И снова по узкой доpоге на полдень потянулся каpаван. Веpблюд за веpблюдом, веpеницей, пеpезванивая колокольцами, уходили в синеватую даль. Постепенно удалялись кpики и звон, затихали и, наконец, замеpли за холмами.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. В МОСКВЕ

1

Острыми морозными иглами ударяет метель в лицо. Крутит, воет. Гонимый по твердому насту, снег веет белым крылом, плещется, сочится длинными струйками по волчьей тропе. Ночь, кругом белесая муть. Ишбердею все тут родное, знакомое с колыбели. Он сидит козырем на передней упряжке и размахивает длинным хореем:

— Эй-ла!

Собаки мчатся, как шальные. На бегу они хватают горячими языками снег. Лохматая голова проводника непокрыта, запорошена снежной пылью.

— Эй-ла! — снова звонко кричит он, и от этого крика у Иванки Кольцо веселеет на сердце. Забывает он и про мрак, и про пургу с ее похоронным воем.

— Эй-ла! — громко подхватывает он выкрики князьца Ишбердея. — Любо мчать, душа отдыхает!

Только одно тревожит казака — не потерять бы ларца с грамотой и дары царю. На остановках он подходит к лубяным коробам и по-хозяйски постукивает по ним: «Вот они, целы поклонные соболя и чернобурые лисы!»

Псы грызутся зло, остервенело из-за мороженной рыбы, которую кидает им Ишбердей. В их зеленых глазах — ярость. Иванко видел, как они алчно рванулись к ослабевшему из стаи и вмиг разорвали его.

«Лютая жизнь!» — подумал казак.

Вокруг безграничная, безлюдная равнина, похороненная под снегами, застывшая под неслыханно жестоким морозом, от которого захватывает дыхание. И как только Ишбердей находил дорогу и угадывал, где таятся стойбища? В них казаки обогревались, отсыпались после холода и беспрерывного укачивания.

У истока реки — чум, от него прилетел горьковатый дымок, послышались крики пастухов. Ишбердей оповещает:

— Олешки! Много олешек! Эй-ла!

Обоз сворачивает к стойбищу. Где-то совсем близко стучит топор. Большая река — льдистая, ровная дорога, а по сторонам оснеженные ели. В темном небе играют сполохи. Светло; яркие цвета неуловимо переливаются один в другой.

Обоз остановился. Ишбердей соскочил с нарт.

— Иди, иди, казак. Тут добрая люди! — позвал он Кольцо.

Гостей окружают старики с морщинистыми лицами, женщины. И каждый говорит казакам:

— Пайся, рума, пайся! — Здравствуй, друг, здравствуй!

По их приветливым лицам угадывает Иванко, что казаки — желанные гости. Ишбердей с улыбкой говорит Кольцо:

— Гляди, тут самые красивые женщины и девушки, не обижай их.

Расталкивая толпу, на Иванку взглянула смуглолицая хохотунья. Она призывно смеется ему в лицо:

Он совсем белый! Может быть слабый! — говорит она и приглашает в свой чум. — Идем к нам.

Ишбердей тут как тут, подмигивает девушке:

— Казак силен! Он вача-великий стрелок. Бьет летящую над головой птицу и быстро убегающего зверя.

У девушки зарумянилось лицо. Пухлые губы суживаются в колечко, из которого вырывается один-единственный звук удивления:

— О!..

Смуглянка восторженно смотрит на лихого Иванку. У нее слегка косоватые, но очень приятные глаза. Казак не утерпел и смело прижал девушку к себе:

— До чего же ты хороша, милая!

Ишбердей и старики рассмеялись:

— Можно, можно… Она девушка…

Сильно заколотилось сердце у Иванки! Он взял ее за руки и пошел с ней к темному чуму, из которого вился дымок.

— Как тебя звать? — спросил Иванко по-мансийски.

— Кеть, — ответила она и еще крепче сжала руку казака.

Больше Иванка не знал слов ее языка. Ему многое хотелось сказать ей, и он на разные лады повторял лишь одно слово, придавая ему разные ласковые оттенки.

— Кеть… Ке-е-ть… Кет-ть… — говорил Иванко, теплым взглядом лаская девушку. Он любовался этой, словно отлитой из бронзы, ладной красавицей.

Она засмеялась и ткнула ему в грудь пальцем. Кольцо понял и сказал:

— Меня звать Иванко. Иванко!

— Ванко… Ванко… — подхватила она, радуясь как ребенок.

Взглянув на игру сполохов, она что-то сказала Кольцо. Он обернулся к Ишбердею.

— Говори, что сказано?

— Она говорит — там край неба, — показывая на сияние, перевел князец. — Но с тобой она не боится идти хоть на край земли.

Казак взглянул в радостное лицо девушки, вздохнул и ответил:

— И я с тобой пошел бы до самых сполохов, пусть сожгут меня, да спешу, к русскому царю тороплюсь.

Она не поняла, но еще крепче прижалась к плечу казака.

Вошли в чум. Из-за очага поднялся крепкий, плечистый охотник-манси. Он поклонился казакам и что-то крикнул Кети.

Она засуетилась, добыла мерзлой сохатины, стала строгать ее, напевая по-своему и поглядывая на Иванку.

Ишбердей жадно ел сохатину и хвалил:

— Илгулуй-вача и большой пастух. Олешек у него много-много. Сколько звезд в небе. Чохрынь-Ойка оберегает его стада от волков и злых духов…

Лицо у Илгулуя длинное, с резкими чертами. Он держится с достоинством, в руках у него «лебедь», и он говорит по мансийски Ишбердею:

— Гости-хорошие люди. Они понравились моей дочери Кети. Я зарежу им молодую важенку и напою их горячей кровью…

Илгулуй тронул струны «лебедя» и протяжно запел. Иванко встрепенулся, — в песне он услышал знакомое, родное слово — «Ермак». Оно не раз повторялось в лад звукам. Ошеломленные, взволнованные, казаки безмолвно слушали пение охотника.

Сполохи погасли в небе. Синие огни колебались в очаге. Лицо Кети стало задумчивым.

— О чем пел вача? — спросил у Ишбердея Иванко, когда смолкла игра на «лебеде».

Князец торопливо проглотил большой кусок сохатины, омоченный горячей кровью, и перевел:

— Он сказывал, что много ходил по лесам и плавал по рекам. И везде выходили родичи и сказывали: «Конец хану Кучуму! Его руки не протянутся больше к олешкам манси. Пришел на Иртыш богатырь и привел сильных русских. Они побили хана и мурз и сказали мне — ты человек!».

Иванко поклонился Илгулую:

— Спасибо, друг.

Хозяин чума сказал Кети:

— Ты давай гостю лучшие куски!

Востроглазая Кеть просила Иванку:

Ешь, много ешь! Сильный был, станешь сильнее!

Казаки насыщались, пили взятый с собой мед, и вогулов поили. От пытливых глаз Кети Иванке и сладко, и грустно. Не утерпел и запел свою любимую песню:

Как на Черный ерик, да на Черный ерик

Ехали татары-сорок тысяч лошадей…

Казаки дружно, голосисто подхватили:

И покрылся берег, ой покрылся берег

Сотнями порубанных, пострелянных людей…

С дрожью в голосе, с тоской, хватающей за сердце, Иванко разливался:

Тело мое смуглое, кости мои белые

Вороны да волки, вдоль по степи разнесут,

Очи мои карие, кудри мои русые

Ковылем-травою да бурьяном порастут…

И опять казаки разудало подхватили:

Любо, братцы, любо! Любо, братцы, жить!..

С нашим атаманом не приходится тужить…

Они долго пели удалецкие песни, пока огонек в камельке не стал гаснуть.

— Спать надо, отдыхать надо! — сказал Ишбердей, — завтра олешки побегут быстро-быстро!

Улеглись с чуме на олених шкурах. От очага шло тепло. Прищуренными глазами Иванко смотрел на золотой глазок огонька и видел склоненное над очагом задумчивое лицо Кети.

За пологом воет ветер, а в углу чума сладко храпит Ишбердей, лунный свет серебрится сверху. Слышно, — пофыркивают олени. А Кеть все смотрит и смотрит на казака печальными глазами…

Сон одолевает Иванку, он поворачивается и, засыпая, думает: «Хороша девка!» И сразу отошло все: погас золотой огонек, исчезло задумчивое лицо Кети, и сон, крепкий и здоровый, охватил тело.

Встали на синей зорьке.

— Олешки ждут! Скорей, скорей! — оповестил Ишбердей.