Клинок Белого Пламени - Анна Тьма

Женщина сидела на улице, за столом, держала перед собой раскрытую книгу и выписывала что-то на листок. Она готовилась получить степень магистра врачевания и писала диссертацию, не забывая одним глазом поглядывать на играющего сына.

Мальчику недавно исполнилось пять лет. Совсем не похожий на мать, светловолосый, синеглазый, изящный, он обладал такой физической силой, какую трудно было заподозрить в этом худеньком ребенке. Он верховодил любой, самой неуправляемой детской оравой – его слушались беспрекословно. Но и в одиночестве ничуть не скучал – казалось, весь мир играл с ним, подкидывая самое интересное. Такой непохожий на других детей.

– Ты – Ниара? – Незнакомая девушка подошла к столу, за которым сидела женщина.

Красивая, как юная весна, в легком походном костюме. Рядом с девушкой переминался с лапы на лапу белый ирбис. Ниара уже давно привыкла спокойно относиться к опасным животным рядом с людьми. В Сильене преображенные звери не являлись редкостью.

– Я, – кивнула женщина.

– Магистр Дартург просил передать. – Девушка вытащила из внутреннего кармана письмо с печатью академии.

– Спасибо, – поблагодарила женщина, приняв письмо. Улыбнулась девушке: – Отдохнешь с дороги? Может, пить хочешь или перекусить?

– Не отказалась бы, – ответила улыбкой гостья. Ирбис недовольно заворчал, требуя внимания, и девушка грозно нахмурилась: – Гор! Прекрати строить из себя большого и голодного. И если тебе жарко, уже давно мог бы сменить облик.

Снежный ирбис прижал уши и помотал крупной головой, басовито мяукнув. Но густая шерсть тем не менее заметно поредела.

– Меня зовут Марья, – представилась девушка.

Женщина кивнула и позвала сына, игравшего в саду:

– Алан!

Мальчик прибежал на зов, и мать спросила:

– Ты не проголодался, дорогой?

– Немного, – ответил малыш. Взглянул на девушку бездонно-синими глазами: – Мам, что с ней?

Ниара повернулась к гостье. Та смотрела на ребенка. Бледная до синевы, она силилась что-то сказать, но не могла. А по щекам текли слезы. Мальчик подошел поближе. Она опустилась на колени. Ребенок улыбнулся незнакомой девушке:

– Не плачь. Скажи, где больно, и все пройдет.

Девушка вскинула голову, посмотрела на мать маленького чуда и нашла в себе силы спросить:

– Сын Алена Белого Грифона, Алена Пламенного?..

Что-то было в ее глазах такое, от чего у Ниары перехватило дыхание и она смогла только кивнуть. Марья обняла ребенка, вцепившись в него, как в свое собственное потерянное и вдруг найденное дитя.

– Алан, сын моего Алена… – Голос у нее дрожал и прерывался. Отчего-то она поняла, что Ниара не знает об истинной сути Пламенного. И если он сам не сказал, значит, и Марья сохранит его тайну. – Какой же ты чудесный…

Ниара опустилась рядом с ней на колени, погладила ласково по плечу. Тихо спросила:

– Ты тоже его любила?..

– Я была ему невестой, – ответила девушка с такой болью, что Нири почувствовала, как и по ее лицу тоже стекли две горячие слезинки. Она-то была ему лишь любовницей. На одну, пусть самую прекрасную в ее жизни, но только одну ночь… – И носила под сердцем его дитя. Только нашего сына, Атилинара, убили… – Девушка отстранилась, снова взглянула на ребенка. Тот смотрел спокойно, с сочувствием и пониманием, недоступным обычному мальчику его лет. – Он необыкновенный. Береги его. Прошу тебя, береги…

Вскоре обе женщины, любившие одного мужчину, успокоились. Они сидели все за тем же столом во дворе, пили вино и разговаривали. Ниара предложила Марье остаться до утра, и девушка с радостью согласилась. Она попросила разрешения еще приходить в гости к Нири и Алану.

Меж ними не было ревности, ни у одной даже мысли не возникло в чем-то обвинить другую. Только будущая белая леди с горькой усмешкой подумала, что даже после смерти он продолжает менять мир. И жить во всем, к чему прикоснулся, будь то ребенок, магический зверь, вещь или чья-то душа… И пусть этой женщине он оставил сына, а Марье – только магического зверя, она не завидовала. Потому что на самом деле будущей белой волшебнице демон подарил гораздо больше.

Марья с нежностью смотрела на мальчика, игравшего с Белогором, и думала о том, как же все-таки хорошо, что родился на свет такой ребенок. Пусть даже не ей суждено быть матерью.

Очередной бар. Очередная ночь. Где он? Как он сюда попал? Куда идет? Не все ли равно…

За окном мела метель, а в крохотной корчме где-то на краю мира собрались всего восемь гостей. Переждать непогоду.

Купол, как пусто… и ничего нет впереди. Беспросветность…

Чтобы хоть как-то забыться, Арох путешествовал по всему материку, помогая всем, кому мог. Охотился. Защищал. Карал. И лез в любую неприятность, какая бы ни подвернулась.

Или пил. Пил он и сегодня. Потому что не мог бездействовать. Бездействие заставляло память пробуждаться… А это было невыносимо.

Девушка, не спросив разрешения, подсела к Волку. Тот взглянул на незваную гостью угрюмо, но та нахально улыбнулась.

– Кто ты? – спросила дерзкая девчонка. – Я здесь всех знаю, а тебя в первый раз вижу.

– Какая разница… – устало отозвался Арох.

Девушка пожала плечами:

– Ты странный. Никогда не видела никого, хоть немного похожего на тебя.

– Ну и что? – безразлично спросил Волк.

Прищурившись, девушка окинула путника взглядом. Переплела пальцы в замок:

– Я менестрель с храмовым посвящением. И слышу чужие души. То, что я слышу в твоей душе… заставляет мою кричать от боли. Знаешь, чужак… это невыносимо. И я не понимаю, как ты с этим можешь жить.

Арох в несколько богатырских глотков допил крепленое вино и все так же безразлично ответил:

– На дне бутылки…

Поджав губы, менестрель бросила:

– Зря.

– Не твое дело, соплячка, – осадил Волк, откупоривая вторую бутылку.

Не став спорить, она поднялась, отошла. Вскоре взяла лютню, настроила. Села у камина. Остальные гости тут же попросили ее сыграть. И она согласилась, сказав, что будет петь вот для того печального беловолосого путника, сидящего в углу.

Арох не прореагировал. Она ударила по струнам. И запела, вкладывая в слова, музыку и голос всю ту боль, которая ей не принадлежала…

Волк с трудом проглотил ком в горле. Поднялся на ноги, с ненавистью обвел взглядом всех, кто в эту непогожую ночь остановился здесь на ночлег. Бутылка, которую он только что держал в руках, врезалась в стену, брызнув осколками в стороны.

– Ты, наглая соплячка… – прорычал Арох. Задела его эта глупая человеческая девчонка. И он сорвался: – Ты смеешь осуждать меня?! Что ты можешь знать о том, как на руках умирает брат?! О том, как горит заживо сестра?! О том, как убивают нерожденных детей?!! Они все дрались и отдали жизни за то, чтобы вы, смертные, могли жить! Я остался один! ОДИН! И я даже умереть не могу, потому что я бог Купола! Ты, сопливая дура, думаешь, будто что-то знаешь?! Что ты можешь знать о вечности одиночества?! У тебя – полтора века жизни, все впереди и все возможно!.. Ради того, чтобы это было, они все погибли, оставив мне пустую беспросветную вечность! И ничего, НИЧЕГО впереди!.. Почему вы все считаете, что достойны жизни больше, чем бессмертные сыновья Творца?! Вы предали даже память о тех, кто отдал все и все потерял!.. Хотя чего еще ждать от людей… если вы своих же отцов и братьев предаете и бросаете, украв жизнь у тех, кто принес в жертву свои души ради ваших жизней…

Дверь распахнулась в ночь, и снежные волки ворвались в теплое помещение, распугав людей и окружив бога-волка.

– Великий вожак… – склонился снежный волк.

– Вожак… – склонил голову Арох.

– Уйдем с нами.

– Куда, Ледок? – Его лицо исказила горькая усмешка. – Разве можно уйти от себя самого?..

Волк встряхнулся и встал с колена высоким, немолодым мужчиной. Белая кольчуга, седые волосы, светлая до белизны кожа, суровое лицо бывалого воина.

– Мы слышим, как тебе тяжело среди людей, вожак. – Ледок опустил тяжелую руку на плечо бога. – Прошу тебя, Арох. Пойдем с нами. Нас ждет большая зимняя охота. Мы не люди и не будем лезть под кожу, пытаясь читать душу, как эти глупые смертные. Ты знаешь, что с нами тебе будет легче. Побудь хоть немного вольным зверем. Прошу, вожак…

– Уйдем, Ледок, – согласился Арох. – Волки гораздо честнее людей.

– И свободней, великий.

Когда ушли волки, забрав своего божественного собрата, люди очнулись не сразу. Но вот кто-то закрыл дверь, кто-то заново растопил огонь в очаге. Один из мужчин обратился к девушке-менестрелю:

– Ты что наделала, Рита?..

Та смотрела на дверь, плотно сжав губы и сощурившись.

– Мне кажется, мы чего-то не знаем о войне, – отчетливо произнесла она. – Мне кажется… Я уверена, что нам очень много врут о героях великой войны.

Руану было страшно. Криатон смотрел с вызовом, Дариат уставился в каменный пол, Матиалис нервным движением почесывал брюшко огромного паука, сидевшего на плече. Амат полулежал в кресле, бессильный, искалеченный Пламенем, потерявший саму свою суть. Пламя выжгло в нем способность творить, бессмертие, силу. Все… Не уничтожило личность, но теперь никто не назвал бы его даже просто богом.