Мемуары - Эмма Герштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ни Осип Эмильевич, ни его жена не сомневались, что в случае обнаружения этого стихотворения автора ждет расстрел. За это говорила горделивая обреченность, с какой Осип Эмильевич читал мне свою сатиру на Сталина, приговаривая: «Если узнает — расстрел».
Помилование Мандельштама произвело эффект совершенно исключительного события. Я говорю «помилование», поскольку высылка на трехлетний срок в один из среднерусских университетских городов — наказание очень далекое от ожидаемой высшей меры. Загадочным был и сам способ разглашения этой «милости» посредством телефонной беседы Сталина с Б. Л. Пастернаком. Сам этот звонок породил множество толков в специальной литературе. Но прежде, чем на них остановиться, надо вспомнить текст записи этой беседы, сделанной Надеждой Мандельштам со слов Пастернака.
«…Сталин сообщил Пастернаку, что дело Мандельштама пересматривается и что с ним все будет хорошо. Затем последовал неожиданный упрек: почему Пастернак не обратился в писательские организации или "ко мне" и не хлопотал о Мандельштаме? "Если бы я был поэтом и мой друг поэт попал в беду, я бы на стены лез, чтобы ему помочь"…
Ответ Пастернака: "Писательские организации этим не занимаются с 1927 года, а если б я не хлопотал, вы бы, вероятно, ничего не узнали"… Затем Пастернак прибавил что-то по поводу слова "друг", желая уточнить характер отношений с О. М., которые в понятия дружбы, разумеется, не укладывались. Та ремарка была очень в стиле Пастернака и никакого отношения к делу не имела. Сталин прервал его вопросом: "Но ведь он же мастер, мастер?" Пастернак ответил: "Да дело не в этом"… "А в чем же?"— спросил Сталин. Пастернак сказал, что хотел бы с ним встретиться и поговорить. "О чем?" "О жизни и смерти", — ответил Пастернак. Сталин повесил трубку. Пастернак попробовал снова с ним соединиться, но попал на секретаря. Сталин к телефону больше не подошел…»[111]
Некоторые предполагают, что Сталин не читал самой сатиры Мандельштама. Ему, мол, никто не осмелился ее показать. Мне кажется такое объяснение малоубедительным. Тот, кто мог бояться расправы за знание этого текста, должен был бы еще больше бояться доноса об его утайке от Сталина, который сам наложил резолюцию «изолировать, но сохранить». Правда, подлинника этой надписи никто еще не видел, но кто другой, кроме Сталина, взял бы на себя ответственность за такое решение? Вторая версия, особенно ясно выраженная в «Материалах к биографии Б. Л. Пастернака», содержит предположение, что звонок Сталина был продиктован желанием узнать, известны ли эти стихи Пастернаку, и тем самым определить степень их распространения. Но такие задачи были по плечу следователям ГПУ, и незачем было самому Сталину заниматься подобным сыском. Третий взгляд на вещи приводил к предположению, что Сталин надеялся увидеть в Мандельштаме своего будущего апологета, вспомним позднейшую «Оду» Сталину О. Мандельштама. Четвертая версия связывает демонстративный звонок Сталина к Пастернаку с проходящей в это время интенсивной подготовкой к первому съезду писателей. Это мнение подкрепляется разрешением Пастернаку не держать в секрете ни самый факт этой телефонной беседы, ни ее содержания. Вполне естественно, что тактические соображения сопровождали поступок такого изощренного политика, как Сталин. Но достаточный ли это стимул для нервного и странного разговора, ставшего теперь уже знаменитым? Пастернак передавал его с одинаковыми деталями нескольким писателям. Надежда Яковлевна пересказывает его, как она сообщает, «с стенографической точностью». Боюсь, что Пастернак не был так же точен. Напрашивается мысль, что его рассказ был обработанной версией, обдуманной для передачи публике. В нем прощупываются некоторые несоответствия течению событий, ставших известными позже. Среди них успешное вмешательство Пастернака в дело освобождения Л. Н. Гумилева и Н. Н. Пунина в 1935 г., несмотря на то, что финал телефонной беседы 1934 года Борис Леонидович считал своей большой неудачей. Прежде чем остановиться на важном эпизоде защиты Пастернаком Ахматовой отметим неверную, с нашей точки зрения, мотивировку самого звонка Сталина именно Пастернаку. Надежда Яковлевна объясняет это сообщением Бухарина: «В письме Сталину Бухарин сделал приписку, что у него был Пастернак, взволнованный арестом Мандельштама…» Однако звонок Сталина мог быть обусловлен и другими причинами. Вспомним, что его личное общение с Пастернаком было не первым. Первое произошло в 1932 году в особенной форме. С него и начинается история увлечения Пастернака Сталиным, безусловно отразившаяся и на положении Ахматовой и ее сына.
О первой записке поэта к вождю было напечатано в советской газете, но никто из нас, в том числе и Надежда Яковлевна, этого не помнил. Эпизод совсем не освещен в российской литературе. Он не нашел себе места ни в «Материалах…» к биографии Пастернака, ни в многочисленных публикациях его эпистолярного наследия, ни в мемуарных сборниках. Гораздо больший резонанс вызвал он в эмигрантской литературе и западной славистике. Начало положила статья М. Корякова «Термометр России», напечатанная в 1958 г. в «Новом журнале» (Нью-Йорк). В ней приводятся отклики в прессе на скоропостижную смерть Надежды Сергеевны Аллилуевой — жены Сталина. Газеты были полны выражениями соболезнования от разных организаций, от членов ЦК, от сослуживцев покойной и родственников. В этом потоке видное место занимало сочувственное письмо, подписанное 33 писателями и напечатанное в № 52 «Литературной газеты» 17 ноября 1932 г. Но Пастернак не подписал вместе со всеми этот траурный адрес, а приложил отдельную записку. Она была напечатана там же:
«Присоединяюсь к чувству товарищей. Накануне глубоко и упорно думал о Сталине, как художник — впервые. Утром прочел известье. Потрясен так, точно был рядом, жил и видел».
18 ноября в «Правде» было помещено письмо в редакцию И. В. Сталина — общая благодарность всем выразившим сочувствие его горю. Реакция Сталина на удивительные слова Пастернака осталась неизвестной. Но когда через восемнадцать месяцев он позвонил Пастернаку начет Мандельштама, забыть о той странной и значительной приписке поэта он, конечно, не мог. Не забыл ее и Пастернак, но никогда никому о ней не напоминал, хотя она была напечатана. Надеюсь, не покажется натяжкой мысль, что в телефонном звонке Сталина содержался и его ответ на ту приписку Пастернака.
В фундаментальной монографии о Пастернаке[112] целая глава посвящена теме первого ареста Мандельштама в связи с пресловутым телефонным разговором. Однако ни автор книги, Лазарь Флейшман, ни кто-либо из цитированных им толкователей не пришел к определенному выводу. Да это и невозможно сделать, если рассматривать каждый эпизод изолированно. А это был процесс, длившийся три года. Завершился он в 1936 г. напечатанным 1 января в «Известиях» стихотворным циклом Пастернака, посвященным Сталину, и другими отдельными факторами. Сам поэт впоследствии охарактеризовал этот цикл как «искреннюю, одну из сильнейших (последнюю в тот период) попытку жить думами времени и ему в тон».[113] Он не скрывал, что «Бухарину хотелось, чтобы такая вещь была написана, стихотворение было радостью для него».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});