Наследство последнего императора - Николай Волынский

Не удостоив Матвеева ответом, Родионов пошел к выходу. Переступив порог, обернулся и сказал:

– Опыск кончил! Он будет продолжать в любой день и час. Двери на ключ сапирать сапрещено-о!

– Лайдак гендармовый, пся крев! – выругался ему вслед Дзеньковский. И возмущенно спросил у Кобылинского: – Почему я не стрелял в него? Почему никто не стрелял в него? Почему полковник не дал команду?

Кобылинский только с горечью покачал головой.

– Ни в коем случае, – ответил полковник. – Именно этого он хочет больше всего. Устроить здесь бойню. И «случайно» перестрелять наших… подзащитных.

В следующие дни обитатели Дома свободы провели в подавленном состоянии, боясь даже обменяться друг с другом лишним словом. Смутное недовольство охватило солдат, которые больше всех возмущались бездействием Кобылинского, хотя он им объяснял, что главное сейчас – при любых обстоятельствах, даже самых отвратительных и унизительных – сохранить детей, дать им возможность благополучно покинуть Тобольск и последовать за родителями. Но всех убедить он так и не смог.

Ольга первой стала успокаиваться. Уединившись с полковником Кобылинским, она обсуждала с ним особенности положения и возможные выходы. После одной из таких бесед полковник отправился в Тобольский совдеп, где председателем стал эсер матрос Хохряков. Вернувшись, Кобылинский сказал Ольге:

– Хохряков велел немедленно паковаться и быть постоянно готовыми к отъезду в любой день и час. Дал мне слово ммм… революционера, что как только вскроется река, он немедленно посадит нас на пароход и отправит в Тюмень, а оттуда поездом в Екатеринбург. Река может вскрыться в любой момент. И еще заявил, что лично будет нас сопровождать во избежание…

– А этот мерзавец – прости меня Господь! – как? – спросила Ольга. – Будет и дальше бесчинствовать и грабить?

– Хохряков пообещал, что мы его больше не увидим.

– О, Господи! – Ольга с чувством перекрестилась. – Наверное, и среди них есть люди…

Но скоро оказалось, что слово главы местной власти стоит недорого. Родионов еще две ночи подряд терроризировал обитателей Дома свободы проверками и обысками, сопровождаемый шлейфом страха и ненависти. Явился он и в третий раз – заполночь. Но вместе с Хохряковым и по другому поводу.

Хохряков объявил, что река наконец-то вскрылась, идет лед, и уже завтра можно в путь. Пароход уже стоит у причала. Подтвердил, что, как и обещал, лично будет их сопровождать.

– Для полной гарантии безопасности и всеобщего спокойствия, – заявил он.

Но радость сильно померкла, когда он сообщил, что с ними едет Родионов.

Улучив момент, Кобылинский спросил Хохрякова:

– Без него, гада паскудного, нельзя? Зачем он нам? И вам?

– Увы! – признался Хохряков. – Ни вам, ни мне он не нужен. Но я не могу избавиться от аспида. У него два взвода латышей, а у нас с вами латышей нет.

В путь отправились только через сутки. Погрузились 20 мая в 11 часов, и в три часа дня пароход отчалил.

Удивительно, они плыли по Тоболу на том же самом винтовом пароходе «Русь», который их сюда доставил в августе прошлого года и на котором тогда они прожили больше недели, поскольку тогда губернаторский дом еще не был готов к приему новых жильцов. Теперь гоф-лектрисса Шнейдер и графиня Гендрикова в один голос заявили, что возвращение на том же пароходе – хорошая примета.

Лед сошел еще не весь, иногда крупные льдины при столкновении били в корпус старенького парохода так сильно, что он весь содрогался и, казалось, вот-вот пойдет ко дну. Однако он шел все-таки хорошо, смело раздвигая ржавым форштевнем скопившуюся кое-где шугу.

Родионов с первых же минут возобновил террор.

Он выстроил для начала великих княжон на палубе, демонстративно пересчитал их по головам и заявил, чтоб они не обольщались насчет своего будущего.

– Парахода эта, – сказал он, – кому парахода, а кому тюрьма. Вам парахода – не кататься, а тюрьма!

И, дав возможность девушкам усвоить его мысль, продолжил:

– Категорически сапрещаю сапирать двери! – говорил он, прохаживаясь вдоль строя из трех сестер. – Кто сапре-о-о-т, будет строго наказан.

Каюту Алексея он, наоборот, сразу запер на ключ.

– Пудет сидеть тут до Тюмени! – заявил Родионов. – Выходить сапрещено!

– Что ты делаешь, ирод царя небесного! – возмутился Нагорный.

– Попек! – ответил Родионов.

– Какой «пек»?!

– Бежать ему теперь не может! Понял?

– Бежать?! – Нагорный расхохотался. – Ты в своем уме, чухна злобная? Какой побег? Как можно бежать с парохода? Тут нормальный человек не убежит… Не видишь разве – больной мальчик, ходить не может… а ты его на ключ! Что – ему теперь даже в уборную не выйти?!

– Будешь много говорить, – доброжелательно предупредил Родионов, – расстреляю!

Матрос плюнул ему под ноги и отошел. Он долго еще бродил по палубе и бормотал, не в силах успокоиться: «Какое зверство! Больной ребенок! В уборную не выйти!..»

Родионов тогда смолчал на плевок Нагорного. Никак тогда не ответил Нагорному на «ирода, жандарма и чухну злобную». Но ответ все-таки последовал.

Через два дня пароход «Русь» пришвартовался к тюменскому дебаркадеру. Долго ждали поезд. Наконец подали отдельный состав – но сплошь из товарных вагонов для перевозки скота.

Неожиданно возмутился Хохряков. Он заявил местным властям, что не позволит везти больного мальчика, словно свинью или овцу. Несколько часов давил на местную власть, но своего добился – дали один классный вагон.

До Екатеринбурга добрались утром двадцать третьего мая. Шел тоскливый мелкий дождь. Поезд остановился почему-то за две версты от станции. Сюда были поданы пять извозчиков, с которыми прибыл Заславский. Он приказал пересесть в коляски только детям.

Алексея вынес на руках Нагорный. Анастасия и Ольга были налегке. Хуже всех пришлось Татьяне. В одной руке у нее был тяжелый саквояж, подмышкой она прижимала к себе подушку с драгоценностями. Другой рукой прижимала к себе спаниеля Джоя. На помощь к ней бросился Нагорный, но один из латышей ударом приклада остановил его.

– Сапрещено! – заявил Родионов. – Сапрещено носить чужие вещи.

Татьяне пришлось волочить саквояж по грязи и лужам. Саквояж бил ее по ногам, обдавая грязью юбку. Несколько раз она едва не упала, но удержалась и из последних сил дотащила багаж до пролетки.

В дом инженера Ипатьева на углу Вознесенского проспекта и переулка Родионов привез детей, Труппа, Харитонова и маленького Седнева – племянника царского повара.

Гоф-маршала Татищева, гоф-лектриссу Шнейдер, фрейлину Гендрикову Заславский отвез прямо в тюрьму, где уже сидел князь Долгоруков. Через несколько дней родионовские латыши доставили сюда же Нагорного, Чемодурова и Ивана Седнева. Еще через несколько дней – камердинера Волкова.

Вскоре Татищев, Нагорный, Долгоруков, Седнев, Шнейдер и Гендрикова были расстреляны. Никакого обвинения им не было предъявлено. Так Родионов отомстил Нагорному. Спастись удалось только Чемодурову и Волкову. Волков сорок дней скитался по лесу, пока осмелился выйти к людям.

Прибывших детей встретил у входа в дом Ипатьева невысокий мужичонка со злобной рожей.

– О! – удовлетворенно сказал он. – К нам изволили прибыть ублюдки Николая Кровавого. Какое счастье – Романовы здесь! Романчики. Кровавые Романчики!.. А ну заходь! Да по одному!

Ольга узнала его. Это был Авдеев, пьяница и, как назвал его отец, поганец. Какие-то козни он пытался творить им в Тобольске, да комиссар Яковлев все время держал его на расстоянии. А теперь он здесь. Не приведи Господь, начальником над ними!

24. В ДОМЕ ИПАТЬЕВА. ВМЕСТЕ

ПРОСНУВШИСЬ, Анастасия, долго не могла понять, где она находится, и решила, что все еще спит.

– Ну-ка, барынька – бывшее высочество, – приказала она себе, – просыпайся. Пора! Этак всю жизнь проспишь!

Но вокруг все оставалось по-прежнему. Она лежала на полу, на травяном тюфяке, смятом и сбитом, отчего казалось, что он набит не сеном, а болотными кочками. Прямо над головой у нее слегка шевелились огромные зеленые листья фикуса, полностью скрывая потолок.

– Я сплю под пальмой, – сказала она себе. – Но как я сюда попала? Это ведь не Африка все же?

Она привстала, огляделась и увидела, что здесь же, в небольшой комнате, на полу и на таких же кочках спят Ольга и Татьяна. Нет, Ольга уже не спала. Веки у нее слегка подрагивали, значит, – и это Анастасия хорошо знала – сестра просто лежит с закрытыми глазами, мечтает или беззвучно молится.

Неожиданно в комнату ворвался солнечный луч – такой яркий и сильный, что вся комната позолотилась, словно в сказке. Засверкали блики на стеклах, на мебели, на бронзированных мебельных завитушках, заплясали пылинки в солнечных ярко-оранжевых потоках, и сердечко Анастасии охватила такая нестерпимая радость, такое пронзительное ощущение счастья, что у нее легкий морозец пробежал по спине, и она едва не заплакала.