Наследство последнего императора - Николай Волынский

– Та-ам еще двое так же на маши-и-на, – удовлетворенно сообщил Родионов.

Кобылинский растерянно пожал плечами.

– Что же… прошу следовать за мной.

Родионов дал команду на незнакомом языке, солдаты быстро спешились и быстро выстроились в шеренгу. По следующей команде четверо вошли в дом и окружили полковника. Остальные блокировали вестибюль, парадный подъезд и черный ход.

– До-ом тоже весь окруженный, – небрежно бросил Родионов.

Поднимаясь на второй этаж, Кобылинский спросил шепотом у главного чекиста:

– Кто эти? Австрийцы? Венгры?

– Латыши, – коротко ответил чекист.

Это были знаменитые латышские стрелки. Их дивизии были созданы в пятнадцатом году по инициативе военного министра Сухомлинова, который убедил царя в том, что национальные формирования всегда более стойки в бою, чем смешанные. На фронте латышские стрелковые дивизии особой храбростью и стойкостью себя не проявили, но прославились исключительной жестокостью. После 1917 года они в качестве преторианцев отрабатывали у большевиков независимость, полученную от советской власти по принуждению немцев. После чего, с помощью тех же немцев, построили ублюдочное государство. Задача новоявленной латвийской «республики» была одна: постоянно держать финский нож у горла России и, когда немцы давали команду, слегка пускать ей кровь. Любопытно, что латыши в своей «независимой» стране немедленно оказались гражданами второго сорта. Первым сортом до 1945 года оставались те же немцы – этнические, которых, с легкой руки главного расиста Германии уроженца Прибалтики Альфреда Розенберга (кстати, уроженца Прибалтики), стали называть Volksdeutsche (фольксдойче)[142].

Родионов вдруг резко остановился у комнаты, где жили Ольга и Татьяна вместе с фрейлиной Анастасией Васильевной Гендриковой, дернул ручку двери. Заперта. Он дернул несколько раз – напрасно.

– Преступний арестованный! – крикнул Родионов и принялся колотить кулаком в дверь.

– Боже мой! – послышался испуганный вскрик Гендриковой. – Что там такое? Кто это?

Вслед за ней – голос Ольги:

– Что происходит? Кто там?

– Преступный арестованный открыть! – крикнул Родионов.

– Зачем? Кто там? – переспросила Ольга.

Кобылинский отодвинул Родионова и сказал, как можно сдержаннее:

– Ольга Николаевна! Анастасия Васильевна! Это я, Кобылинский… Простите, но пришла чрезвычайная комиссия с обыском. Надо открыть. Они быстро посмотрят и уйдут. Не волнуйтесь. Не бойтесь ничего. Я буду здесь, с вами.

Ответом было молчание. Потом послышался недоверчивый голос Ольги:

– Евгений Степанович? Это действительно вы?

– Да, – тоном, преисполненным стыда, подтвердил Кобылинский. – Здесь работники местной чека. Они пришли к вам… то есть к нам с обыском. Я уверен – по недоразумению. Откройте, чтобы они убедились в своей ошибке.

– Ах, Господи Боже мой, – растерянно проговорила Ольга. – Сейчас, Евгений Степанович. Одну минуту…

Послышался скрежет ключа в замке. Ольга поворачивала ключ то в одну, то в другую сторону, но, очевидно, от волнения никак не могла отпереть.

Родионов кивнул своим, двое латышей подошли и несколькими мощными ударами винтовочных прикладов вышибли филенку вместе с замком. Дверь распахнулась – Ольга едва успела отскочить в сторону. В ту же секунду послышался пронзительный женский вопль. Это закричала фрейлина Гендрикова и упала, сбитая дверью.

– Боже милостивый! Что же это такое!.. – воскликнула Ольга, бросаясь к ней на помощь. Она, как и Гендрикова, была в одной лишь полотняной ночной сорочке.

Татьяна оставалась в постели, не в силах пошевелиться от страха. Только прижимала к горлу край суконного одеяла.

– Начинайся! Поше-о-л! – скомандовал Родионов.

Чекисты и солдаты вытаскивали и опрокидывали ящики письменного стола, выбрасывали из платяного шкафа женские платья и, наскоро ощупав их по швам, бросали на пол и потом топтались по ним. Швыряли на пол книги, альбомы с фотографиями. Полетели матрасы, подушки.

– А ты, – указал Родионов пальцем на Татьяну, – бистро-о с постели – ма-а-арш!

Татьяна соскользнула с кровати, плотнее закутавшись в одеяло. Родионов вырвал у нее одеяло и швырнул на пол.

– Проверка! – приказал он.

В комнате померк свет, словно в ней разразилась метель: латыши вспарывали штыками подушки.

– Е-есть! Преступни арестант! – раздался торжествующий крик Родионова.

Он вытащил из сумочки Гендриковой пачку денег перевязанных подвязкой для чулок, и поднял их высоко над головой:

– Все смотрят и видят! Теньги! Это теньги преступни Романов!

Гендрикова, около которой уже хлопотал доктор Деревенько, примчавшийся на крик в одном исподнем и тапочках, простонала:

– Это мои деньги, кромешник!

– Та-а! Та! – обрадовано крикнул Родионов. – Конечно, твои! Деньги для белых враго-о-в!

– Что за чушь вы несете, Родионов! – крикнул Кобылинский, надвигаясь на него. И остановился: латышские штыки уперлись ему в грудь. – Каких белых? Каких еще врагов?! Ты с ума сошел!

– Составлять здесь акт! – торжествующе заявил Родионов, отошел к столу и начал считать деньги, шепча и слюнявя пальцы.

Потом он в общей тишине, которая прерывалась только стонами несчастной Гендриковой, начал медленно составлять акт, медленно выписывая каждую букву. В акте указал сумму 12 тысяч рублей и приказал фрейлине его подписать.

– Была шестьдесят одна тысяча, – простонала Гендрикова.

– Там не пила шестьдесят одна-а! – отрезал Родионов. – Все видели, я счита-а-а-л! Все!

Возражений он не услышал, тем не менее исправил в акте 12 000 на 20 000 рублей. И добавил угрюмо:

– Теньги двадцать тысяч – не такое много, чтоб на нее делать мятеж. Вот если там пило двадцать одна тысяча или шестьдесят – тебя сразу надо в тюрьму и расстрелять! Мы будем следствие вести. А пока эти преступни деньги в полной обнаруженной сумме приказываю тебе оставить и строго сохранять. Не тратить. До конца расследования-я. И это есть в акте. Подписай! – снова сунул он бумагу фрейлине.

Гендрикова, все еще сидя на полу, молча поставила в акте закорючку, закапав ее слезами.

Родионов швырнул пачку денег рядом с ней на пол:

– Охранять! – рявкнул он.

Кобылинский готов был поклясться, что когда Родионов начал считать деньги, пачка была в три раза толще. Выходя вместе с ним в коридор, полковник, словно невзначай, слегка прикоснулся тыльной стороной ладони к правому карману родионовской куртки. Деньги были там.

Чекисты двинулись к комнате Алексея, которую он делил с Нагорным и с сыном доктора Деревенько Колей. Но остановились в нерешительности. По обеим сторонам двери стояли с винтовками наперевес и с примкнутыми штыками Матвеев и Дзеньковский. Дверь загораживали собой унтер Воскобойников и матрос Нагорный.

– В сторону! – приказал Родионов. – Пропускать!

– Отвали в сторону! – с тихой ненавистью ответил Нагорный.

Родионов остановился. Посмотрел на Кобылинского.

– То есть пунт? – спросил он. – Мятеж? Сопротивление против саконно-о-й советской власти?

Полковник молчал.

– Ну? – усмехнулся Родионов. – Ты не забыл, что дом окруженный есть? Надо пускать смотреть. Скажи ему – будет хуже.

Кобылинский тяжело вздохнул.

– Пропустите его, – хрипло проговорил он. И – Родионову: – Но если ты и здесь устроишь погром!..

Не отвечая, Родионов оттолкнул его и вошел.

Алексей полулежал в кровати. Рядом с ним сидела Анастасия.

– Так, – с ухмылкой заявил Родионов. – Так-так!

Он лисьим шагом приблизился к Алексею и уставился на него в упор. Мальчик слегка побледнел, но взгляд выдержал. Родионов отвел глаза в сторону и обрадовано шагнул к столу.

– Фот оно! – воскликнул он. – Фот оружие!

И схватил со стола детскую винтовку. Это была игрушка Алексея, точная копия трехлинейной винтовки Мосина, сделанная в масштабе один к пяти на тульском оружейном заводе специально для цесаревича. Алексей получил ее ко дню рождения и очень ею дорожил.

В ответ на радость Родионова мальчик только презрительно фыркнул.

– Не бойтесь, она не выстрелит! – снисходительно сказал мальчик. Это игрушка.

– Такой игрушка?! – угрожающе произнес Родионов и передернул затвор. В стволе и магазине было пусто. – Из такой игрушки можно много убивать революционеров. Где патрон?

– К ней нет патронов и никогда не было! – бросил Алексей. – Там и бойка нет!

– Это сейчас нет! – заявил Родионов. – А вчера п-и-и-ло! Оружие конфискован! Арестованному Романов сапрещаю выходить из дома!

И пошел к двери, держа винтовку подмышкой.

– Постой, Родионов! – остановил его Матвеев. – Ты совсем с катушек съехал? Верни парню игрушку!

Не удостоив Матвеева ответом, Родионов пошел к выходу. Переступив порог, обернулся и сказал:

– Опыск кончил! Он будет продолжать в любой день и час. Двери на ключ сапирать сапрещено-о!