Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых - Владимир Соловьев

Евгений ЕВТУШЕНКО — Владимиру СОЛОВЬЕВУ

(В ответ на мои упреки в многословии, устно и печатно)

Скрывают лишние словаСуть потайного естества —Царицу нитку в пряже.И Винокуров нам давноСказал, что лишнее — оноНеобходимо даже.Представьте, если буду прям,То выйдет неприлично,Когда, мужик, а не слабак,Все сразу в русских трех словахСкажу я лаконично.

Коктебель

Весна 1974

Александр КУШНЕР

К портрету В. И. С.

Кто хуже всех? Позор природы?Насмешка неба над землей?Кто возмущает все народыСвоею правою рукой?[1]Кто волк, а кажется: ягненок?Кто любит финок, как ребенок?Кто не стесняясь ни хрена,Содрал прическу с Бенуа?Кто надоел жене Елене,Внушает жалость сыну Жене,Не ставит мать свою ни в грош?Кто на Монтеня не похож?Кого безумная столицаСвоим пророком нарекла?Кто Наровчатовым гордится?Плюет на честь из-за угла?Кто Вознесенского гонитель?Кто демон? Кто душемутитель?Кто о великом ЕвтушенкеНам слово новое сказал?С его стихов сухие пенкиКто (неразборчивый) слизал?Кому должно быть очень стыдно?«Кто, кто так держит мир в узде?»Кому лихую рифму видноИ в этой строчке, и везде?[2]Кто носит сызмала в карманеОдин сомнительный предмет?Кто забывает Кушнер Тане(Моей жене) послать привет?Кто перед всем крещеным миром,Попав в писательский союз,Публично назван дебоширом?Кто демократку, как картуз,Нахально носит на макушке?Кто в диссертации своейНам доказать хотел, что Пушкин —Шеллингианец? Кто злодей?Кого ночами совесть мучит?Кто, аки тать, во тьме ночнойПо дому ходит и канючитИ просит Бога: боже мой!Кто оскопил кота Вильяма?(Чем не шекспировская драма!)Кто написать про АксельродаНе соберется потому,Что для российского народаЕврейский гений ни к чему?………………………………..[3]Спроси у сирот и у вдов —И вопль раздастся: Соловьев!

Елена КЛЕПИКОВА

ТАБУ

Моему однокласснику

Школьный коридор, залитый солнцем, осенним стеклярусным солнцем. Тополь торчит в окне, дорос уже до верхних этажей, а в младших классах едва дотягивал до первого крупными младенческими листами. Не виляй, память, в сторону — ближе к делу!

Распахнуты настежь классы, все бегут в коридор и в страхе жмутся по стенам, потому что еще неизвестно, на кого направит свой дикий, свой бешеный гнев Агарышев, в злобе неукротимый, а злобный почти всегда — слава богу, еще в школу редко ходит, отпетый прогульщик, но учителя смотрят сквозь пальцы, даже рады, что свои погромные инстинкты Агарышев утоляет чаще на стороне, вне школьных стен. Он — гроза школы, все его боятся до дрожи — однокашники, родители, учителя.

И мы обычно вздыхаем с облегчением, когда объект избиения наконец-то Агарышевым выяснен, и губы его сереют от бешенства, а глаза наливаются кровью — бойня началась! На этот раз — мимо, мимо, пронесло! — и, сострадая очередной жертве Агарышева, мы радуемся собственной безопасности.

Это стыдное чувство — и непременно стадное. Кажется, именно оно называется в поэтике Аристотеля катарсисом: переживая краем сердца мучения жертвы — основной его, здоровой частью зрители ликуют и торжествуют, ибо рок настиг все-таки героя, а не их самих!

А участь Агарышевской жертвы чаще всего достается Яше Раскину. И не совсем понятно, в чем тут дело… В любовном ли соперничестве — Агарышев вполне резонно ревнует Яшу к Любе Стороженко, в которую влюблены поголовно все: от семиклассников до десятиклассников.

Как всегда приходится на школу: свой погромщик, свой шут и льстец, свой раб на посылках, свой вдохновенный выдумщик и враль, свой доносчик, свой мальчик для битья — так непременно и коллективный любовный идол имеется, сакральный объект половых вожделений школяров, еще не дозревших до правового приобщения к любовным действам.

Наша школьная Венера для вожделеющих старшеклассников — Люба Стороженко. На нее изливалась потаенно коллективная страсть и мутная похоть подростков в виде обильных поллюций в их беспокойных фрейдистских снах, замещаемых днем платоническим любовным пресмыканием.

Один из немногих, я был к Любе отменно равнодушен — и вижу в том свое эстетическое превосходство над однокашниками. Ибо Любина резко и наспех выписанная красота на украинский спелый манер была черезчур картинна и потому приманчива неразборчивому вкусу школяра. Для большинства своих ревностных поклонников Люба являлась как бы наглядным пособием по женской привлекательности, как потребны в школьном обиходе иные наглядные пособия: географические карты, физические приборы, макеты, таблицы и лягушки для потрошения основ биологии.

Это позднее уже развитый и более прихотливый вкус, оттолкнувшись от Любиной показательной образцовости, уверенно предпочтет тайные или скорее лукаво и с тонким намеком недопроявленные до плоти прелести эффектной и прямо заявленной красоте.

А пока, на школьном уровне вкуса, Люба царила среди старшеклассниц: созревшая грудь — при жалостном безгрудии наших худосочных однолеток, уверенная плавность движений, отсутствие девчоночьих смешков, розыгрышей, сплетен, всей этой инфантильной игровой прыти — наоборот: вдохновенная серьезность девичества, с головой погруженного в таинство телесного цветения с близким уже позывом к плодоносности.