Поколение пепла - Алексей Доронин

Внутреннее пространство кузова было разрисовано тем, что когда-то сошло бы за граффити, но сейчас больше напоминало схематичные рисунки аборигенов. И даже декорировано лосиными рогами, игравшими роль вешалки. Только снаружи машина была однотонно серая, ее латаный-перелатанный корпус и штопаный-перештопанный брезент кузова были бы хорошим реквизитом для фильма про воинов дороги в вымышленном мире пустынь и радиации.

Пока длится смута, надо было явочным порядком занять другое место для проживания. Тысячи на две километров южнее. А иначе… Данилов-старший вспомнил замерзшего паука в паутине, которого нашел весной в сенях. Бедолага замерз вместе со своей добычей.

«Но главная проблема, – подумал он, – это не игра пауков и тараканов в политику, а то, что ледник наступает».

Десять лет назад они с Андреем ездили на север – до Таймыра. Алиса чуть не убила его по возвращении, но он увидел достаточно и все записал, сделал свои дилетантские замеры и расчеты, переживая, что он лингвист, а не гляциолог.

Сомнений быть не могло. Ледник приближался. По километру – по два в год. А в последние годы и по три-четыре. И с ним двигался к югу пояс вечной мерзлоты. По всем признакам выходило, что это система с положительной обратной связью. И если его расчеты были верны… на широте Москвы через тысячу-другую лет может не вырасти даже картошка.

Этого времени достаточно, чтоб что-то придумать, подумал он. Но может и не хватить. Система может изменить вектор развития. Но может и не изменить.

И тогда в наступившей криоэре покрытый от полюса до полюса льдом Земной шар не сможет поддерживать жизнь существ сложнее бактерий.

– Я прочитал твою последнюю книжку, дедушка, – вывел его из паутины мыслей голос внука. Тоже Александра. Он ехал в кузове, но во время последней остановки пересел ко взрослым.

Хотя и сам он был взрослым – шестнадцатилетний черноволосый парень с серьезным взглядом, по меркам прежнего времени бывший подростком. Но он уже умел добывать себе пищу и убивать. Пока только животных. При этом охота никогда не увлекала его так, как отца. Его занимали книги.

– Что ты усвоил из нее, Саша? – спросил старик.

– Здесь много незнакомых выражений. Я делал пометки в тетрадке, как ты говорил. Ты мне объяснишь эти слова?

– Обязательно… – кивнул Данилов-старший, – Когда мы доберемся до места.

«Он все понимает. Он усвоил уроки истории. Он знает, что можем и не добраться». Слишком серьезным казался ему взгляд внука.

Внучек был единственным человеком, которому старик показал свои рассказы. Рассказы предназначались для иллюстрирования сухого исторического материала. Но почему-то получились слишком однобокими. В них людей старого мира резали, вешали, сжигали живьем, сажали на колья, морили газом и давили гусеницами. И ничего хорошего и доброго написать не получилось.

«Потому что рядом с каждой Жанной Д’Арк всегда есть свой Жиль де Рэ. И его поступки, в отличие от ее – это правда, а не вымысел».

Словно поднимаясь из земли, вырастали на горизонте нерезкие, сглаженные временем вершины. Поднимались, прежде чем исчезнуть в дымке. Словно хозяева, вставшие из-за стола, чтоб проводить дорогого гостя.

«Может, все живое – действительно помарка? – думал старик. – Плесень, наросшая за холодную сырую ночь на каменной стене древнего Стоунхенджа. Выглянет солнце, подует свежий ветер – и не станет плесени. А обтесанные камни простоят еще тысячи лет, а потом еще десятки миллионов будут лежать, погружаясь в осадочные породы графства Уилтшир. Почему? Для чего?»

Сшивая нити разорванных судеб, плача без слез о мертвых и скорбя о еще живых, изможденный человек на склоне лет вспоминал все свои жизни и думал о теории квантового бессмертия. Каждый миг вселенная дробилась, и от нее отпочковывались новые миры. В этих мирах он миллионы раз умирал, был взорван, сожжен, съеден, расстрелян, зарезан. Но каждый раз оставался тот вариант вселенной, где он все-таки выжил, даже если вероятность этого была один к миллиону. Но сейчас он исчерпал все варианты.

Разве что, подумал он, пришельцы в этот самый день открыли бы людям свое существование и подарили бы уцелевшим вечную жизнь. Но там высоко никого нет. Ни бога, ни инопланетян.

Если подумать, война убила даже тех, кто выжил. Ведь, разрушив цивилизацию, она лишила даже самых долгоживущих из его поколения шансов на практическое бессмертие, которое уже могло бы стать реальностью.

Пока он был один, он не боялся. Но именно тогда, когда Данилов обрел семью и дом, появился страх. Не потому, что шоу закончится и исчезну «Я» – неповторимый и единственный. Просто потому, что очень не хочется расставаться. И нет большой разницы, умираешь ты или умирают близкие тебе люди – с ними все равно больше не увидеться.

Бога нет с вероятностью девяноста два с половиной процента. И даже оставшиеся семь с половиной не дают повода для оптимизма. Ведь всесильное существо вряд ли могут волновать проблемы насекомых.

Но надо жить, надеясь, что это еще не конец. В этой мысли не трусость, а огромная любовь к близким тебе людям и даже к чужим. К тем, кто сломался и сдался, и к тем, кто сумел сохранить в себе искру. К живущим и умершим.

Один журналист подсчитал, что к середине века в социальных сетях большинство аккаунтов будут принадлежать мертвецам. Если бы он знал, насколько окажется прав.

И, сидя на жестком сидении их единственного грузовика, глядя на то, как исчезают вдали родные холмы, держа руку жены, которой стало лучше – и даже не думая о том, что эта ремиссия может быть последней – Александр вдруг ощутил всеединство. Общность себя со вселенной, как крохотного звена цепочки: от сгустков органических веществ к высшим существам из света и энергии, которыми его потомки когда-нибудь станут.

Он сделал все, что от него зависело. Старался по мере своих сил уменьшать энтропию. Все последние дни у него из головы не уходили слова их умного и начитанного православного батюшки на похоронах Демьянова. О том, что бог обязательно соберет нас из тех же атомов, из которых мы были сотворены.

Может, и не бог. И может, не из тех же. Но надежда есть всегда, и надо быть глупцом, чтоб упиваться мыслью, что ты уходишь навсегда.

Вокруг них, с почтением пропуская машину вперед, ехали без строя и порядка самовольные переселенцы. Люди – всех Данилов знал в лицо, но некоторых уже не помнил по именам – приветствовали их, махали руками. Бывшие автоприцепы стали теперь рессорными телегами, куда впрягли покладистых невысоких лошадей.

У каждого мужчины была винтовка, у каждого десятого «Калаш». Советской, российской сборки и даже «гаражной», самодельной. Видел бы гениальный конструктор свое детище, прослезился бы. Наверняка в это самое время такие же штуки, изображенные когда-то на гербе десятка государств, вытачивали напильником умельцы на всех континентах, и это знание будет труднее вытравить из памяти, чем книгопечатанье.