Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

Мы ушли от погони, но торжествовать было еще рано. Возвращаться назад к горному храму уже не имело смысла. Тем более, наши враги, не достигнув цели, скорее всего бросились бы искать Лату именно в том направлении. Прямо на юг, за горными перевалами, лежала долина Ганги и дружественная Кампилья. Но на том пути нас ожидали заставы кауравов. Поэтому Лата предложила идти на юго-восток, через земли горцев-киратов для того, чтобы спуститься в долины бассейна Ганги у восточных границ Панчалы. Там раскинулись земли, некогда завоеванные Магадхой, царь которой долгие годы враждовал с народом ядавов.

— Три года назад царь ядавов Кришна вместе с Бхимасеной и Арджуной лишил народ Магадхи его правителя, — сказала Лата, — а унаследовавший престол отца Джаядсена хоть и не питает дружеских чувств к Пандавам, вряд ли способен простирать свою власть на все ранее принадлежавшие Джарасандхе земли.

Мы углубились в лесные дебри, определяя свой путь по солнцу, отыскивая едва заметные тропинки охотников, ночуя на постели из травы и питаясь скудными плодами леса. Тут очень пригодились мои навыки отшельнической жизни. Лата не умела отыскивать съедобные коренья и ягоды, добывать огонь из деревянных дощечек и камней, которые носил с собой каждый горец. Я ощущал беспомощность и растерянность Латы, и это делало, как ни странно, меня самого сильным и упорным.

В первый же вечер на привале я развел костер, приготовил в угольях коренья и травы, которые смог отыскать, рядом положил орехи и свежие фрукты. Лата удивленно раскрыла глаза, потом захлопала в ладоши и засмеялась:

— Ты волшебник, а я то думала, мы обречены голодать…

На следующий день ей вздумалось разжечь костер самой, и я вынужден был призвать на помощь все свое терпение, пока смотрел, как она пытается зажечь от искры толстые и весьма сырые поленья. Мой желудок уже начало подводить от голода, когда, наконец, Лата, убедившись в тщетности своих попыток, отбросила в сторону камень и кресало и повернула ко мне лицо, на котором растерянное выражение глаз не гармонировало с упрямо сжатыми губами.

— Ну, помоги же, видишь, не получается, — сказала она, тряхнув гривой спутанных черных волос.

Я подошел к ней и отложил в сторону толстые ветки:

— Учись побеждать дрова терпением, — назидательно сказал я. Я показал ей, как собирать самые тонкие веточки и былинки, складывая их шалашиком, и взял кремни. После нескольких неудачных попыток тонкий язычок пламени лизнул сухую траву. Подбросив ветки покрупнее, я осторожно взглянул на Лату, стараясь, чтобы в моих глазах не было тщеславного торжества, но она была апсара и могла читать мои мысли, как я — лесные следы.

Чуть поджав губы, Лата склонилась над съедобными кореньями и занялась приготовлением пищи. Потом мы молча поели и улеглись спать на подстилки из свежесобранных трав. Впрочем, на другой день она уже сама смогла развести огонь и, как мне показалось, очень этим гордилась.

Так и шли мы день за днем, останавливаясь лишь для коротких привалов. Наши одежды истрепались, камни изодрали сандалии, и моим ногам пришлось вспоминать уже почти забытую колючую твердость земли. С Латы постепенно сходило обличие храмовой жрицы, отрешенной от земных забот. Ее боги молчали, и я старался не тревожить ее разговорами о том, что было.

В пути я рассказывал ей то, что знал о травах и деревьях, о жизни простых крестьян в объятиях джунглей, о том, как избежать встречи с тигром, как посохом в глубокой траве отпугнуть спрятавшуюся змею. Однажды, когда мы с Латой собирали валежник, она тревожно вскрикнула, и я, бросившись с мечом на помощь, увидел, что она застыла перед совершенно безобидным чешуйчатым ящером, свисавшем с дерева. Животное отдыхало, зацепившись за толстую ветку длинным хвостом и, наверное, было испугано этой встречей не меньше, чем Лата.

Я взял апсару за руку и спокойно объяснил, что подобные чудовища представляют опасность только для муравьев, которыми питаются. В другой раз мы обнаружили небольшого питона, облюбовавшего для жизни нору дикобраза. Эта встреча уже не так потрясла Лату, а, скорее, вызвала ее доброжелательное любопытство. Моя подруга даже попыталась воплотиться в сознание питона, но не преуспела в этом, не найдя у него никакого сознания.

— Там все так скользко и холодно… бррр… — сказала Лата с брезгливостью, передернув плечами.

Мы шли через безлюдные дебри и солнечные поляны, где красно-коричневые от пыльцы пчелы в опьянении кружились над лоном цветов, а под арками из лиан павлины распускали свои дивные хвосты, качаясь в сладостной истоме. Одним словом, явления окружающей жизни доставляли нам такое количество свежих и ярких впечатлений, что потерянный нами мир богов и царей представлялся далеким сном. Кажется, мы забыли, что на свете может быть что-то более важное, чем поиск съедобных корений и выбор места для ночлега или ручья для омовения.

Я пытался уловить в сознании Латы тень сожаления о потерянных возможностях. Но, несмотря на усталость, она оставалась спокойной и жизнерадостной. Кажется, она легко и просто вместила новый образ жизни. Собирала ли она хворост, плескалась в ручье или тянулась за лесными плодами — все движения ее, все неосознанные жесты были отлиты в идеальную форму. Годы ученичества в ашраме научили ее держать мысли и движения под контролем, придали сдержанную красоту и точность каждому жесту. Когда мы шли по сосновым иглам, ее узкие ступни с ровными, словно выточенными из сандала пальцами, крепко упирались в подстилку из хвои. Глаза смотрели ясно и живо, а волосы струились на ветру, словно невесомые лоскутья ушедшей ночи.

Она лишилась всего, что месяц назад составляло смысл ее жизни. Причудливый поворот кармического пути вырвал ее из братства, отсек от живительных соков Высших полей, бросил в карликовый мир простых людей с недостойными ее заботами о пропитании и ночлеге. Я смог спасти ее жизнь, но был бессилен оградить от опасности и голода.

Так думал я, следя за ее легкой плавной походкой на каменистой тропе. А она, почувствовав мои мысли, повернулась ко мне и рассмеялась.

— Ты, Муни, так и не научился воплощаться в меня, а жаль. Это избавило бы тебя от глупых тревог и терзаний. Апсара не насыщает свою жизнь миром предметов и форм. Для меня имеет значение только поток тонких сил, рожденный музыкой чувств и мыслей. Да и тебе, я уверена, куда больше удовольствия доставляет эта полоска ткани на моих бедрах, чем дорогие наряды красавиц Хастинапура.

Я довольно глупо улыбнулся, чувствуя, что меня просто дразнят. Но я смирял себя. Та ночь возлияния Сомы казалась мне безумным восхитительным сном. Я понимал, что Лата просто исполняла чародейский ритуал, который вернул меня к жизни, но отнюдь не сделал нас равными. Богиня, нисходя к страждущим, являет милосердие. Но к простой человеческой любви это не имеет отношения.

Все это я думал медленно, расцвечивая каждую мысль резкими контрастами чувств: надежды, слепого восторга, гордой злости и подавленного смирения. Разум, попавший под власть страсти, просто отказывался остановиться на чем-нибудь одном. Затем я услышал высокий, переливчатый смех Латы. Она смотрела на меня с такой лаской и нежностью, что у меня перехватило дыхание от стыда за все мелочные сомнения.

— Да, в нашу первую ночь любви я творила древний ритуал, чтобы, воспламенив Кундалини, вернуть тебе связь с земным миром. Я хотела спасти тебя любой ценой, потому что я не хочу и не могу жить без тебя. Было время, я заботилась о тебе — любя и жалея. И мне нравилось стоять белой богиней на алтаре твоего сердца. Но теперь-то ты можешь снять меня с алтаря. Я слепа и глуха к велениям неба. Я беззащитна перед напастями джунглей. Так странно, впору благодарить богов за все, что случилось. Иначе как бы я узнала, что мужской взгляд на женщину как на свою собственность может быть столь приятен. Твоя, столь непохожая на мою, сила спасла меня от плена и поддерживала все эти дни. Я желаю идти по твоему пути, как говорили женщины древности. Я последую за тобой, послушная твоей воле, о тигр среди мужей.

Лата рассмеялась. Но я понял, что этот смех относится не ко мне, а к какому-то открытию, сделанному моей подругой и доставившему ей истинную радость.

Лицо Латы придвинулось ко мне так близко, что я ощутил аромат чистой, словно светящейся изнутри, кожи. Сильное тело льнуло ко мне теплыми округлыми изгибами, словно морская волна к золотому песку.

— Мы можем повторить ночь колдовства, — шептала мне Лата, — но теперь не связь с землей, а полет в бесконечное небо подарит нам огонь Кундалини.

В наступающей ночи у костра мы впервые сделали одно большое ложе из пахучих трав. Лата сидела напротив меня, занавесив свой лунный лик черными прядями волос. Я говорил ей слова, которые приходили мне на ум легко, как песни чарана: