Око Силы. Вторая трилогия. 1937–1938 годы - Андрей Валентинов

Зэк достал новую папиросу, щелкнул зажигалкой.

– Курю что-то много… Ну вот, Марк Регул приехал в Рим и сделал все, чтобы сорвать подписание невыгодного договора. А затем, несмотря на уговоры, вернулся в Карфаген. Так сказать, невольник чести… Вот я и подумал: зачем?

– Не хотел нарушить слова, – предположил Сергей.

– Нам легко рассуждать, – усмехнулся зэк. – Ерунда это все! Консул – глава государства, главнокомандующий. Карфагеняне просто идиоты, что выпустили его из рук. Ну с какой стати Регул должен был заключать невыгодный мир, когда ему самому уже ничего не грозило? Сорвал ненужные переговоры, спасся сам, обманул врага – герой! А от клятвы тогда умели легко освобождать. Может, просто дурак? Вроде, нет, дураков в консулы не избирали…

– Так чего же он вернулся? – удивился Пустельга.

– Именно потому, что Регул был очень умным человеком. И очень мужественным. Если б он остался в Риме, враги лишь пожали бы плечами. Что, мол, возьмешь? Но он вернулся – на верную смерть, чтобы доказать: римляне не боятся умирать. А это очень важно – доказать врагу, что ты его не боишься. Если нет страха смерти, чем еще напугаешь?

– И… что сделали с ним?

– Распяли на кресте, – Орловский скривился, – на берегу моря, чтобы, умирая, смотрел в сторону Рима. А заодно отрезали веки, чтобы солнце выжгло глаза. Там народ тоже был изобретательный, не хуже, чем у Ежова…

На фамилию железного наркома Сергей не реагировал. В Ежове ли дело? Похоже, после ночной сцены у Вождя, карлику придется туго. Ну и пусть! Даже если его прибьют к стене Лубянки, заставив смотреть в сторону Магадана…

– Юрий Петрович, зачем вы мне это рассказали? Подбодрить хотели?

– Пожалуй, – согласился зэк. – Скажите, гражданин майор, многие ли оказывают сопротивление при аресте? Можете не отвечать, догадываюсь. А когда следователь начинает издеваться, у многих хватает ума врезать ему под дых и умереть сразу, без мук? А когда вы людей к стенке ставите – часто на палачей бросаются??

– Нет… Почти никогда.

– Вот! – Орловский сжал кулаки. – Мрут, как бараны! Вот что страшно! А если бы каждого… Ну, не каждого, пусть одного из сотни, довелось бы с кровью брать? Если б перед вами были не бараны, а волки? Да ваш конвейер захлебнулся бы кровью. Сопротивление – вот что сейчас нужно! Надо показать вашему Сталину: страна не боится, есть люди, которым плевать на «малиновых», «лазоревых» и прочую банду…

– Интересно, за что вас все же арестовали? – невольно усмехнулся Пустельга. – Знаете, гражданин Сорок Третий, у нас в Ленинграде об этом иногда говорят. Шепотом, конечно, среди своих. Но вывод прост: почти никто из арестованных не считает себя виновным. Верят родной власти.

– Да, наверное… Плохо, что мало кто задумывается об очевидной вещи. Никакая власть, даже самая «своя», не имеет права творить такое. Инстинкт самосохранения нации! Вот его, похоже, и нет. А это ужаснее всего…

Зэк помолчал, затоптал недокуренную папиросу.

– Воображаю, что вы обо мне подумали! Герой сопротивления сидит в санатории и кушает манную кашку! Знаете, когда я оклемался и понял, что к чему, была мыслишка разобраться с теми остолопами, что сторожат за дверью. Но потом решил, что это слишком просто. Раз мною такие шишки, как товарищ Иванов, заинтересовались… Нет, не дезертирую! Мне на него тоже взглянуть любопытно…

Пустельга вспомнил темный силуэт в капюшоне. Знает ли Филин, с кем придется иметь дело? Похоже, знает. Должен знать.

– Иванов тоже, как вы выражаетесь, не дурак, гражданин Сорок Третий. На подобный случай он и держит Викторию Николаевну. Сейчас вы ее не помните, она для вас – лишь имя…

– Догадываюсь, – кивнул зэк. – У вашего Иванова приемы мелких уголовников… Скажите, гражданин майор, вы собирали на Артамонову информацию? Так?

Сергей кивнул, хотя это воспоминание не доставило ему удовольствия.

– Что больше заинтересовало Иванова?

Пустельга задумался. Странно, почему это раньше не пришло ему в голову!

– Вы не поверите! Кажется… Да, точно! Его больше всего заинтересовало ее происхождение. Виктория Николаевна – пра-пра-пра… и так далее князя Фроата.

– Кого? – удивился Сорок Третий.

– Это по вашей части. Вернее, по бывшей вашей части, Юрий Петрович. Когда дхары были покорены русскими, дочь князя Гхела, она же внучка знаменитого дхарского вождя Фроата, попала в плен. Курбский выдал ее замуж за своего младшего сына – Ивана. От Ивана Курбского пошли Бартеньевы. Виктория Николаевна – дочь Николая Христофоровича Бартеньева, действительного статского советника. Иванов очень удивился, даже попросил копии документов…

– Видите, – усмехнулся Орловский, – опять дхары! Нет, гражданин майор, здесь не просто шантаж готовится! Тут дело в чем-то ином. Черт, даже интересно…

– Очень…

Сергей вспомнил черное подземелье, где даже осназовцев брала оторопь. Сорок Третий прав – они коснулись чего-то важного, сверхсекретного. Может, не менее важного, чем дела, занимавшие желтоглазого Вождя в Главной Крепости.

– И когда прикажите быть готовым? – поинтересовался зэк.

Пустельга задумался.

– Если Иванов действительно решил устроить прием в аду… Думаю, понадобится еще дня два…

– Для ремонта ада?

– Да, – Сергей вспомнил запустение, царившее в разоренной церкви. – Дня два, не меньше. Так что есть шанс еще увидеться… Ваш ключ на месте?

– Как последний патрон, – рассмеялся зэк. – Знаете, вспомнил еще один фактик из всемирной истории. Какой-то французский маршал всегда трусил перед боем и каждый раз повторял: «Дрожишь, скелет? Ты бы еще больше дрожал, если б знал, куда я тебя поведу!»

Сергею было не до смеха, но он заставил себя улыбнуться. «Дрожишь, скелет?» В отличие от французского маршала, он уже догадывался, куда предстоит им попасть.

Сергей ошибся – за ним пришли следующим вечером. Вероятно, Агасфер-Филин спешил, не мог ждать. Те же «саперы», но уже не Рыбин с напарником, а другие, незнакомые. На этот раз осназовцы держались вежливо. Старший, с лейтенантскими «кубарями», покосился на револьвер, который Пустельга пристегнул к поясу, но возражать не стал. Сергей собирался не спеша, стараясь ничего не забыть. Оружие, пачка патронов… Он вспомнил о промозглой сырости подземелья и захватил с собою шинель. «Саперы» не подгоняли, глядя равнодушно, даже с легкой брезгливостью, как смотрят на нелюбимых покойников.

Все повторилось почти в точности, лишь у палаты Орловского не было привычного караула. Значит, Сорок Третьего уже увезли…

Всю дорогу «саперы» молчали, и Пустельге вновь показалось, что именно так везут покойника. Тянуло спросить, что с бравым сержантом Рыбиным, но Сергей понимал: не скажут. Возможно, нахальный «сапер» просто получил увольнительную, но может, он уже отправился в свое путешествие вслед за бывшим профессором Белиным…

«Ремонт» на набережной был в самом разгаре. Площадку окружал плотный дощатый забор, «рабочие», несмотря на поздний час, активно ковыряли асфальт отбойными молотками. Машину задержали надолго, документы проверяли тщательно, подсвечивая фонарем, заглянули в багажник и даже велели открыть капот.

За забором было тоже людно. Здесь уже не таились, вместо серой саперной формы солдаты были в светлых гимнастерках ОСНАЗа. Пустельгу провели ко входу в подземелье. Сопровождающий подбежал к машине, коротко переговорил с одним из осназовцев и тут же вернулся.

– Пойдемте, товарищ майор. Вас ждут…

Пустельга быстро оглянулся, глубоко вдохнул теплый апрельский воздух и шагнул к черному отверстию. «Дрожишь, скелет?..» Но страх куда-то исчез. Может быть, именно сейчас Пустельга перешагнул черту, за которой уже нечего бояться.

…Вместо страха он ощутил изумление. Лестница, ведущая в мокрое подземелье, была освещена, вдоль стен тянулись толстые провода, ярко горели лампы, лужи оказались заботливо присыпаны песком. «Саперы» старались не зря. Древние катакомбы теперь чем-то напоминали респектабельное столичное метро.

Спуск на этот раз показался очень коротким, может быть оттого, что не приходилось каждый раз ощупывать ногой старые ступеньки. Сергей с интересом осматривал проход. Теперь можно было заметить все, прежде скрываемое темнотой – небольшие ниши в стенах, странные непонятные надписи. То и дело встречался знак креста, словно предки хотели остановить нечисть, не выпустив ее из-под земли.

Большой зал показался темным, даже жутковатым. Его не стали освещать, повесив лампу лишь над входом в левый коридор. Теперь Сергей шел не спеша, благо сопровождавшие не торопили. В коридоре тоже оказалось кое-что любопытное. В одной из пещерок, прорубленных в стене, можно было заметить остатки росписей, а над потолком временами попадались ржавые крючья. Вот и место, где фонарь высветил черную крышку гроба. Пустельга вновь удивился – гроб исчез. Присмотревшись, Сергей понял, что его закрыли толстой стальной плитой, привалив с боков тяжелыми камнями.