Александр Блок. Творчество и трагическая линия жизни выдающегося поэта Серебряного века - Константин Васильевич Мочульский

«исчислимом, музыкальном». «Нам необходимо, – продолжает Блок, – равновесие для того, чтобы быть близкими к музыкальной сущности мира – к природе, к стихии; нам нужно для этого, прежде всего, устроенное тело и устроенный дух, так как мировую музыку можно услышать всем телом и всем духом вместе». Это равновесие было утрачено «цивилизованным» XIX веком – веком строительства Вавилонской башни. Европейские художники, последние носители духа музыки, почувствовали «стихийный и грозовой характер столетия»: Ибсен, Стриндберг, Вагнер копили в своем творчестве «страшный и взрывчатый материал»; искусство грозило мертвой цивилизации голосами стихии, взрывами мирового оркестра. «Цивилизация» мстила художникам за их измену «гуманизму», воздвигала против них гонения, пытала их утонченнейшими пытками, понимая, что «дух музыки» – смертельный ее враг. Блок резюмирует главную мысль: «Всякое движение рождается из духа музыки, оно действует, проникнутое им, но, по истечении известного периода времени, это движение вырождается, оно лишается той музыкальной влаги, из которой родилось и тем самым обрекается на гибель. Оно перестает быть культурой и превращается в цивилизацию. Так случилось с античным миром, так произошло и с нами».

Автор переходит ко второму своему положению. Музыка покинула «цивилизованное» человечество и вернулась в ту стихию, из которой возникла: в народ, в варварские массы. «Поэтому, – заявляет автор, – непарадоксально будет сказать, что варварские массы оказываются хранителями культуры, не владея ничем, кроме духа музыки. Музыка эта – дикий хор, нестройный вопль для цивилизованного слуха. Она почти невыносима для многих из нас; она – разрушительна для завоеваний цивилизации; она – противоположна привычным для нас мелодиям об „истине, добре и красоте“. Музыка „варварских масс“ уже заливает потоком старый мир; исход борьбы решен: гуманная цивилизация уже побеждена новым могучим движением.

Во всем мире звучит колокол антигуманизма… человек становится ближе к стихии; и потому человек становится музыкальнее».

Блок видит грядущего в мир нового человека: «Человек – животное, человек – растение, цветок; в нем сквозят черты чрезвычайной жестокости, как будто нечеловеческой, а животной; черты первобытной нежности – тоже как будто нечеловеческой, а растительной… производится новый отбор, формируется новый человек: человек – животное гуманное, животное общественное, животное нравственное перестраивается в артиста, говоря языком Вагнера;…человек-артист только и будет способен жадно жить и действовать в открывшейся эпохе вихрей и бурь, в которую неудержимо устремилось человечество».

«Крушение гуманизма» – статья парадоксальная, фантастическая и – скажем смело – гениальная. Поразительно совпадение мыслей Блока с концепциями А. Шпенглера. Блок не мог знать знаменитой книги «Гибель Запада», а между тем его противоставление «культуры» и «цивилизации», взгляд на барокко как на стиль «стареющей культуры» и на конец XVIII века как на момент замены «культуры» «цивилизацией» – повторяют основные тезисы немецкого ученого[114].

Характеристика цивилизации XIX века поражает своей острой выразительностью; предчувствие наступления новой антигуманистической эпохи и гибели человека «гуманного, общественного и нравственного» – на грани ясновидения. Это новое существо – «человек-животное» и «человек-растение», одаренное «нечеловеческой жестокостью» и стремящееся «жадно жить и действовать», – действительно появилось в наши дни. Но Блок, как пророк, видел то, чего он не мог понять, как философ. Соблазненный ницшеанской религией музыки, он соединил знаком равенства понятия: культура – музыка – стихия – народные массы. Отсюда его парадоксальное утверждение: «варварские массы – носители культуры», отсюда – идеализация нового, антигуманного и антиморального человека, глухого к мелодиям об «истине, добре и красоте». Автор верил, что «человек-животное» будет ницшевским «сверхчеловеком», вагнеровским «артистом». Он не знал, что эта «новая порода» явит миру звериную морду немецкого фашиста.

Ненависть к буржуазной цивилизации с ее «просветительством» и позитивизмом ослепляет Блока. Спасаясь от нее, он бросается вниз головой в «стихию», соблазненный «музыкой» антигуманизма – Ницше и Вагнера[115].

Подготовляя к печати статью «Крушение гуманизма», поэт записывает в «Дневнике» свои мысли об искусстве. Художник, «посетивший мир в его минуты роковые», не имеет права запираться в башне «чистого искусства». «Всякая культура, – пишет он, – научная ли, художественная ли – демонична. Именно чем научнее, чем художественнее, тем демоничнее… Но демонизм есть сила. А сила – это победить слабого, обидеть слабого» (6 января); Эстетизм есть «пустота, веревка на шее». Другая запись: «Рождество. Мы с Терещенко в свое время загипнотизировали друг друга искусством. Если бы так шло дальше, мы ушли бы в этот бездонный колодезь; оно – искусство – увело бы нас туда, заставило бы забраковать не только всего меня, но и всё; и остались бы: три штриха рисунка Микель-Анджело, строка Эсхила и всё: кругом пусто, веревка на шее» (7 января). И третья запись: „Быть вне политики“ (Левинсон). С какой же это стати?.. Нет, мы не можем быть „вне политики“, потому что мы предадим этим музыку… Быть вне политики – тот же гуманизм наизнанку».

В 1919 году Блок переживает тяжелый кризис: в статье «Крушение гуманизма» он прощается с «духом музыки», которым жила его лирика; больше не пишет стихов, больше не чувствует себя художником; окончательно теряет надежду на окончание поэмы «Возмездие». В июле 1919 года он набрасывает предисловие к «Возмездию»: «Так как докончить эту поэму едва ли удастся, я хочу предпослать ей рассказ о том, как поэма родилась…»[116].

В конце января 1920 года скончался отчим Блока, Франц Феликсович Кублицкий-Пиоттух. Блок сам положил его в гроб и один провожал убогие дроги до кладбища. Чтобы избежать выселения и тратить меньше дров на топку, Блоки переселяются на квартиру Александры Андреевны. Комната, где работает поэт, служит спальней и общей столовой. Днем он странствует по своим «учреждениям», а ночью, когда домашние спят, работает над редактированием сочинений Гейне; за этот год он подготовляет к печати первые два тома и пишет большое предисловие к «Путевым картинам» (первой и второй части), к «Мемуарам» и «Английским отрывкам» Гейне. В литературной коллегии «Всемирной литературы» возникли прения по поводу статьи профессора В. Жирмунского «Гейне и романтизм». Во время спора Блок обвинил Гейне в измене иудаизму. Его реплика вызвала страстный и блестящий доклад А.Л. Волынского. В статье «О иудаизме у Гейне» поэт полемизирует с А. Волынским, указывая на неполноту его анализа христианства: А. Волынский различает в христианском учении четыре элемента: иудейский, ханаано-вавилонский, эллинистический и евангельско-пророческий. Блок, верный ученик Вл. Соловьева, обращает внимание докладчика на пятый элемент, «который лежал во главе угла у иенских романтиков, а также у русских символистов на рубеже XIX–XX столетия и который можно назвать платоновским или гностическим». «Волынский, – пишет автор, – не чувствует гигантской и чисто арийской основы христианства: Веданта, Платон, гностики, платоновская традиция в итальянском Возрождении, иенский романтизм 1787–1801 годов и русский символизм на рубеже XX столетия». В этом