Лондон. Биография - Питер Акройд

Но существовал на Темзе и менее серьезный бизнес. До Гринвича, Грейвсенда, Рамсгейта и Маргейта ходили полупенсовые, пенсовые и двухпенсовые пароходики. Курсировали дуврский, булонский, остендский и рейнский пароходы; каботажным судном можно было добраться до Ипсуича, Ярмута и Халла, пароходом – до Саутгемптона, Плимута и Ландз-энда. Более медленные суда с оркестриками на борту плавали до Кью, Ричмонда и Хэмптон-корта.

Чуть поодаль от береговой линии действовало великое множество коммерческих предприятий, зависимых от реки и ее приливов, – верфи, матросские гостиницы и питейные заведения, склады судовых припасов и принадлежностей, лачуги грузчиков, яблочные лотки и устричные лавки. Реку, таким образом, густо окутывала уличная жизнь с ее зрелищами и звуками: вот компания матросов, прикативших в кебах, устремляется в пивную; вот зеваки глазеют на сломавшийся посреди улицы фургон; отдаваясь эхом от стен и моста, звучит болтовня горожан с их особыми словечками и шуточками.

В 1930 году лондонский порт и доки были источником заработка для ста тысяч человек и пропускали через свои семьсот акров площади тридцать пять миллионов тонн груза; действовало, кроме того, почти две тысячи речных пристаней. В тот же период по берегам Темзы, точно отдавая дань почтения ее древнему промышленному прошлому, группировались предприятия таких отраслей индустрии, как газовая и пищевая; другие предприятия – в частности, лесопильные и химические – действовали вдоль Риджентс-канала и реки Ли, используя их как пути к Темзе и от нее.

В следующем десятилетии речной бизнес был интенсифицирован благодаря новым способам погрузки и разгрузки с помощью вильчатых автопогрузчиков и скоростных кранов, но к 1960‑м годам столь же быстрые перемены в индустрии оставили доки не у дел. Перевозка товаров в больших контейнерах, транспортируемых с судов прямо на грузовики, сделала систему складирования излишней; кроме того, суда стали слишком велики для доков, сооруженных в начале XIX века.

Доки ныне умолкли, и на памяти одного поколения величественные постройки начала XIX столетия превратились в зону запустения. Ост-Индский док закрылся в 1967 году, Лондонский и Сент-Кэтрин – два года спустя. Вест-Индский док продержался до 1980 года, но затем создалось впечатление, что район навсегда распрощался с былой своей деловитой, активной жизнью. Экономика Ист-энда была серьезно подорвана, безработица достигла очень высокого уровня. И тем не менее всего десять лет спустя из этой опустошенности возникли сияющие небоскребы и переоборудованные склады, образовавшие «Доклендс». В очередной раз проявился закон распада и возрождения, лежащий в основе лондонской жизни. Как сказала о Темзе миссис Кук в «Больших и малых улицах Лондона» (1902), «ничто так не губит памятники минувшего, как энергия; ничто так не вымарывает старину, как новизна».

Где раньше была пристань Сент-Кэтринз-уорф, теперь отель и всемирный торговый центр; по крайней мере второму из этих зданий самое место у древней реки, чьи воды две тысячи лет несли бремя мировой торговли. Возрождение других здешних территорий шло подобным же образом, однако крупнейшим проектом из всех было преобразование участка между мостом Тауэр-бридж и Ширнессом, получившего название «Коридор восточной Темзы». В XXI веке таинственная способность деловитой Темзы привлекать деньги и усилия предприимчивых людей отнюдь не уменьшится. Постройка громадных коммерческих зданий на Айл-оф‑Догс сравнима лишь с созданием на этом самом месте Вест-Индского дока; в обоих случаях – что в 1806, что в 1986 году – налицо был мощнейший размах инициативы. В типично лондонской манере оба гигантских предприятия финансировались из частных деловых источников при весьма умеренной и осторожной общественной поддержке в виде налоговых льгот, и в обоих случаях потребовались новые транспортные системы. Городская железная дорога Доклендс по своей протяженности и характеру вполне может сойти за созданный в конце XX века эквивалент Коммершл-роуд. На западной набережной Брансуик-дока, построенного в конце XVIII века, стоял громадный, примерно в 120 футов высотой, кран для подъема мачт, много лет господствовавший над районом и служивший символом морской торговли и морского владычества Лондона; ныне небоскреб Канари-уорф, стоящий совсем недалеко, сходным образом прославляет коммерческое могущество. Темза струится мимо, то мягко, то мощно, в зависимости от приливных течений, и темная ее песнь еще не допета.

Глава 58

Темная Темза

Издревле она была рекою мертвых, которой вверялись тела усопших. Из-за обилия черепов, найденных близ Челси, этот участок окрестили «нашей кельтской Голгофой». О другом отрезке Темзы Джозеф Конрад сказал: «Здесь тоже было одно из темных мест земли». Само название реки происходит от докельтского tamasa – темная река. Можно ли сбросить со счета такое обилие обстоятельств и ассоциаций? Ведь и в нынешние времена многим одиноким и несчастным людям хочется стоять у этой реки и смотреть в ее неспокойные глубины. В 1827 году Генрих Гейне писал о черной тоске, накатившей на него однажды в предвечерние сумерки, когда он смотрел на Темзу с моста Ватерлоо. «На память мне приходили печальнейшие из историй».

С рекой таких историй связано много, чему свидетели – морги на ее берегах. Сюда доставляли тела тех, что были, как говорилось в расклеенных повсюду объявлениях, «найдены утонувшими». Обнаруженные за неделю три-четыре трупа самоубийц или жертв несчастных случаев клались на полки или в деревянные ящики и ждали там посещения должностных лиц – бидля и коронера. Гейне продолжал: «Меня охватила такая душевная боль, что из глаз полились жаркие слезы. Упав в Темзу, они поплыли в могучее море, которое уже поглотило великие потоки людских слез и осталось к ним совершенно равнодушным». Он имел все основания сказать, что потоки слез поглотила сама река. Сборщики платы за проезд по городским мостам славились тем, что охотно рассказывали о самоубийцах – сколько их было, как трудно их остановить и как трудно их найти после прыжка. Река в этом смысле может стать подлинным символом лондонского гнета. Она безвозвратно уносит все надежды и чаяния жизни – или возвращает их фатально переменившимися.

Об этом свидетельствуют речные берега, где встречаются лондонский камень и вода, где они длят вековые свои объятия, где вперемешку лежат обломки судов и городской мусор; здесь мы находим листы металла, гнилые доски, бутылки, банки, золу, обрывки каната и куски дерева, чье назначение и происхождение установить невозможно. Река действует и на сам материальный состав города; Диккенс в «Нашем общем друге» приводит примеры «пагубного действия воды»: «окислившаяся медь, гнилое дерево, изъеденный камень, зеленый влажный осадок».

Иные из обитавших на берегах Темзы малых людских сообществ являли собой живые картины городского упадка. О Дептфорде в XIX веке писали как о «наихудшей главе в великой лондонской повести». Вот как гниет этот великий город там, где из него ушла торговая жизнь: «илистые унылые берега… тоска пустых безмолвных дворов». По словам Бланшара Джерролда, это был «мертвый берег»; не настолько мертвый, однако, чтобы на нем не обитали люди, жившие крохами, которые уделяла им Темза. То был речной народ. Другим таким районом был Шадуэлл – «колодец теней»[123]. Там в начале XX века «люди живут в приземистых почернелых домах. На узкие улицы выходят слепые отвесные стены складов». Темнота реки на фоне темноты береговых строений делает ее «невидимой». На другом берегу, поблизости от Розерхайта, находится Джейкобз-айленд, который тоже был черен от «угольной пыли и дыма из труб тесно стоящих низеньких домишек». Где некогда светлую праздничность стоящих по берегам зданий отражала и усиливала светлая река, в XIX веке одна тьма окликала другую. Джейкобз-айленд называли «грязнейшим, страннейшим, необычнейшим из многих скрытых уголков Лондона, совершенно незнакомым громадному числу его жителей даже по названию».

Река была хранительницей тайн этих мест, их безымянности. О домах вдоль Темзы Джозеф Конрад писал, что «подобно плотной, переплетенной чаще кустарника и ползучих растений поверх безмолвных глубин дикой, неизведанной местности, они скрывают глубины бесконечно разнообразной, неустанно кипящей лондонской жизни… Темны и неприступны ночью, как стена леса, лондонские берега». Порой они едва поддаются исследованию – настолько они черны и печальны. Стивен Грэм, автор «Лондонских ночей», описывает свои хождения по «длинным диковинным коридорам под Темзой в восточном Лондоне», куда «спускаешься, выходишь – и несешь на своих плечах весь Лондон». Гейне писал о безотчетной, интуитивной печали при виде темной реки, и точно так же в книге Грэма Темза со всеми своими потаенными глубинами говорит «о загадке, которая не будет разрешена никогда, – о загадке лондонской скорби, лондонского бремени, лондонского рабства». Река принесла Лондону деньги и власть, но она же сделала его рабом этих коварных начал. Иэйн Синклер, писатель конца XX века, в романе «Вниз по течению» говорит, что Темза «не дает дышать – циклична, неостановима. Предлагает погрузиться, ослепнуть: темный глиняный компресс на глаза, чтобы навеки их запечатать, избавляя от страхов и судорог жизни… страсти, обращенные в ил».