Не страшись урагана любви - Джеймс Джонс

— Я знаю, что она наблюдала за мной, — сказала Лаки, — но не знаю, как долго. При этих словах Грант чертыхнулся. — Могла бы она причинить физическое зло? — спросила Лаки.

— Нет. Нет-нет. Ничего подобного. Я уверен.

— А я уверена, что она наблюдала за мной из-за кустов. Она спросила, испугала ли она меня, а я рассердилась и ответила, что да, если это она шлялась по кустам, а она удивленно ответила, что нет, это не она. Что, должно быть, это мангуста, здесь очень много мангуст, сказала она.

— Может, и так, — с надеждой произнес Грант.

— Да нет же. Я знаю. В общем, я пригласила ее зайти и предложила выпить, она отказалась, потом передумала и сказала, что выпила бы минеральной воды.

— Она не пьет, — заметил Грант.

— Я знаю, — ответила Лаки. — Затем она все обошла, как будто это ее дом, заглянула в спальню, в ванную, затем, увидев твои туфли на полу, подняла их и спросила: — Господи! У него все еще эта пара? Потом извинилась и ушла. Позднее я видела, как она выезжает на одной из маленьких машин Эвелин, даже не глянув в мою сторону, хотя должна была видеть, как я стою у бассейна. И если это не поведение сумасшедшей, то не знаю…

— Я же говорил, что она сумасшедшая, — сказал Грант. — Она не была такой, когда мы познакомились. Это случилось через несколько лет. Я, правда, многим ей обязан. А этот проклятый «визит» я должен провести только из-за прессы, и я бы хотел это сделать. Не забывай, вполне возможно, что мы будем жить через дорогу от них в Индианаполисе.

— Я знаю, — ответила Лаки.

— Все зависит от новой пьесы. Может, ты бы поехала с нами завтра, чтобы не оставаться здесь?

Лаки подумала.

— Нет. Нет, не думаю. Я не хочу находиться рядом с Бонхэмом дольше, чем это абсолютно необходимо. Лишняя нервотрепка.

— Ты слишком нетерпима в отношении Бонхэма. — сказал Грант. — Я вообще с тобой не согласен. Мне он нравится. Правда.

— О! Вспомнила! Было еще кое-что! Перед уходом миссис Эбернати спросила, не беспокоит ли меня влияние Бонхэма на тебя? Не боюсь ли я того, что ты слишком от него зависишь, слишком к нему прислушиваешься?

— Какое ее дело, черт ее подери! — воскликнул Грант.

Лаки подняла руку.

— Я не говорила ей, что ты одолжил ему деньги на шхуну. — Она помолчала. — Я очень хочу, чтобы мы ужинали здесь вдвоем. Как ты думаешь, можно?

— Конечно, можно, — вставая, сказал Грант. — Пойду и позвоню Грегу. На этот вечер. Но завтра Эвелин устраивает большой прием, чтобы представить нас — тебя — всем ее богатым и влиятельным местным друзьям и знакомым. Нам там нужно быть.

Лаки вздохнула за его спиной.

— Наверное. Раз мы ее гости. Ладно, поживем — увидим, что будет завтра.

Но следующий день прошел прекрасно. И так было во все последующие дни, пока с севера, со стороны штатов не пришел шторм, который заставил Бонхэма и Гранта приостановить работы. Но в эти дни Кэрол Эбернати оставила Лаки в покое, не подходила к Коттеджу, а в вечер приема, на котором Лаки имела огромный, оглушительный успех, покорив всех, и вовсе рано ушла спать. Нелегко ей все это дается, думал Грант, но, с другой стороны, она сама об этом просила. Как бы там ни было, пока стояла прекрасная, солнечная погода, а это длилось больше недели, Лаки оставалась одна, обычно одна обедала, плавала в бассейне, читала все новые книги, которые Эвелин присылали из Штатов, и появлялась в большом доме только с Грантом во время коктейля, когда он уже возвращался с моря. Потом они вдвоем ужинали в Коттедже (их обслуживал первый помощник Грега Беверли), а вечера проводили в постели. Кажется, они не могли насытиться друг другом. Несколько раз поздно вечером они голыми плавали в бассейне. Сейчас Рон мог в ластах, но без маски пройти под водой две-две с половиной длины пятнадцатиярдового бассейна. Пару раз из-за того, что у Лаки был такой успех на первом приеме, они должны были появляться на больших приемах Эвелин, но это не в счет. Лаки становилась все более и более счастливой, все более и более довольной, временами — чересчур. Только однажды она вышла в море с Грантом, Дугом и Бонхэмом на их работу, но то, что она увидела, так ее напугало, что она отказалась пойти еще хоть раз.

Оснований для этого не было. Она как-то попробовала надеть маску и ласты, чтобы посмотреть на подводный мир, и отказывалась сделать это еще раз. Она просто не хотела видеть всего этого и поэтому плавала на поверхности моря без маски (и без ласт). А это означало, что если, не дай Бог, на нее пойдет акула или барракуда, она ее даже не увидит. Но Лаки это было безразлично, и никто не мог ее переубедить. В тот единственный раз, после долгих уговоров Дуга и Гранта (Бонхэм не сказал ни слова), ее убедили надеть маску и поплыть с Дугом, который держал ее за руку, посмотреть, как работают на дне Рон и Бонхэм. Она смотрела ровно полторы минуты и тут же решила, что они безумны. Все, что она смогла увидеть, когда все-таки рассмотрела хоть что-то, — это две крошечные фигурки глубоко-глубоко внизу, ногами вверх, взбивающие вокруг себя белый песок. Чуть в стороне она увидела длинную-длинную якорную цепь, чуть поодаль — длинный-длинный канат лебедки, а где-то между ними и ею плавало несколько рыб. Ощущение такое же, как если бы наклонился и посмотрел на улицу с крыши, скажем, девятиэтажного дома. Она помчалась к лодке. В конце концов, он целые годы занимается этим дерьмом, не так ли? Это его работа. И она вовсе не обязана смотреть. Она просто не хотела. И все же, несмотря на это, когда она плавала в тропическом бассейне Коттеджа или лежала рядом с ним в окружении тропической растительности графа Поля, она пи на секунду не сомневалась, что ее муж каждый вечер будет возвращаться домой живым и невредимым и возбужденным от своих приключений. Странным образом (ведь он ей не нравился) она все же полностью доверяла Бонхэму под водой и знала, что ничего не случится, пока он там, однако это не было применимо к нему же на поверхности, на земле.

Грант впервые столкнулся с декомпрессией. Когда он раньше погружался с аквалангом на сто двадцать футов и даже глубже, он никогда не задерживался настолько, чтобы проводить декомпрессию. Теперь выбора не было, и Бонхэм очень подробно все объяснил, хотя он знал об этом (да, читал). Но даже Бонхэм в начале работ понятия не имел, как много и как часто они должны будут проводить декомпрессию на этой работе. Так случилось потому, что восемь из двенадцати пушек не лежали на поверхности, а были прилеплены к древним, уже мертвым кораллам под верхним слоем песка. Ясно, что в свое время ныне не существующий корабль, несший эти пушки, затонул не на этот плоский песок, а на часть живого кораллового рифа, может быть, на часть рифа в двадцати ярдах от них, который Бонхэм называл «своим глубоким рифом». Непредсказуемые, капризные океанские течения медленно наносили песок на этот участок, поскольку остов корабля середины или конца 1700-х годов убил кораллы, значительная часть которых жила, тем не менее, достаточно долго, чтобы крепко прирасти (так крепко, что это приводило в ярость) к неуничтожимым корабельным пушкам, а сам корабль разрушился. (Иисусе, все тленно, думал Грант, все в этом мире, даже на дне океана.) А сейчас он стоит, этот мертвый коралл, под тонким слоем песка, серая мертвая масса, на две трети обклеившая их пушки, а это в корне меняло ситуацию.