Не страшись урагана любви - Джеймс Джонс

Бонхэм хотел угостить всех ужином в тот вечер, когда вместе с Грантом вернулся из города богатым человеком. Но Лаки отговорилась, сославшись на то, что в бассейне выпила слишком много шампанского и теперь заболела и вовсе не хочет ужинать. Она пойдет в номер. Богатый Бонхэм казался ей еще хуже, чем нищий Бонхэм.

— Но Рон пусть идет, если хочет, — проговорила она более нежно, чем требовалось.

Но и Грант не хотел.

— Я лучше побуду с ней, раз ей так плохо, — заботливо сказал он.

И это было мудро. Ему претило выглядеть «заботливым мужем» (в глазах Бонхэма или любого другого): это он ненавидел еще в Индианаполисе. Но он почувствовал, что Лаки уже по горло сыта Бонхэмом, по крайней мере, на ближайшее время. А он рассчитывал, что она согласится отправиться в первое плавание на «Наяде». Поэтому днем, когда Бонхэм сказал, что завтра отправляется в Ганадо-Бей, и предложил лететь вместе, чтобы сразу начать спасательные работы, он ответил, что они хотят побыть здесь еще три-четыре дня своего медового месяца, потому что знал, что Лаки будет неприятно лететь вместе с Бонхэмом. Наверное, ему не удалось скрыть неловкости утром. Наверное, он проявил ее и сейчас, когда отказался от ужина. Но как бы там ни было, Бонхэм не настаивал. Ну и черт с ним! Он никогда не умел лгать. Бонхэм не получил ответа от Орлоффски из Нью-Джерси, но получил телеграмму от нового владельца магазина спортивных товаров, принадлежавшего Орлоффски, о том, что тот уже уплыл на яхте.

По пути в номер Лаки сжала ему руку.

— Мы тайком позвоним Рене и попросим, чтобы он прислал нам роскошный ужин и поедим у себя, — прошептала она, и Грант подумал, что если он и показался чересчур «заботливым», то это того стоило.

— Посидим и поиграем! — прошептал он.

— Посидим и поиграем в грязные игры! — прошептала Лаки.

И именно в этот момент они столкнулись с мистером Бредфордом Хитом, шедшим по большой, длинной террасе.

Но на этот раз мистер Хит отвернулся, чтобы показать, что не видит их. Грант с держащей его под руку Лаки, улыбаясь, окликнул его:

— О, мистер Хит!

— О, э… да. Привет, Грант, — ответил, оборачиваясь, Бредфорд Хит. — Сегодня вечером море прекрасное, да?

Грант остановился.

— Я просто хотел спросить, сколько времени вы пробудете в отеле?

— Думаю, неделю или дней десять, — улыбнулся Хит. — Если мне там, наверху, позволят. А что?

Грант тоже улыбнулся.

— Да мы с женой на неделю-другую собираемся в Га-Бей, и мы бы хотели точно знать, чтобы уехать туда до вашего отъезда. С другой стороны, нам бы хотелось побыть три-четыре дня медового месяца здесь.

— О, думаю, можете спокойно пробыть здесь эти дни, — улыбнулся Хит. — Я гарантирую, что в течение недели мы не уедем.

Грант ухмыльнулся.

— Прекрасно. Хорошо. Еще увидимся.

— Не думаю, что тебе следует так обходиться с Хитом, — заметила Лаки, когда они отошли. — Он и его дружки могут отыграться на тебе и разгромить тебя и твою новую пьесу, когда она выйдет.

— Так все равно и будет, — сказал Грант. — Вежлив я с ним или нет, все равно. А так и я могу поразвлечься.

Ужин в номере был потрясающим. Они закрыли все окна, так что никто не мог увидеть, что они делают, едят или просто сидят и читают. Старомодный вентилятор медленно и бесшумно вращался под потолком, еду подавал самый доверенный официант Рене. Они ели в халатах, потом сняли их и легли в постель.

— Давай сделаем что-нибудь особенное, — предложила Лаки.

— Что?

— Давай играть с собой. Ты — с собой, а я — с собой, и я буду смотреть на тебя, а ты — на меня. Ты никогда так не делал с какой-нибудь девочкой, когда был маленьким?

— Нет, — задохнувшись, возбужденно сказал Грант. — Но всегда хотел. — Ему казалось, что было много чего, что он всегда хотел сделать, но не делал, пока не встретил ее, Лаки. Например, прийти на вечеринку под руку с самой красивой из всех девушек. Или — заниматься любовью и в этот же момент сознавать, что будет еще больше занятий любовью, они ждут тебя, и тебе не нужно извиняться или объяснять это. Когда бы он ни глядел на нее, он ощущал себя скупцом, пересчитывающим золото в своих подвалах.

На следующий день они не увидели Бонхэма. Он, сказал Рене, заходил рано утром, но должен был мчаться на самолет и ушел до того, как они спустились. Позднее, с не очень приличной ухмылкой, Джим Гройнтон сообщил, что Бонхэм все эти дни спал на борту шхуны, чтобы сэкономить деньги. Услышав это, Лаки глянула на Гранта с печальной улыбкой, которую он хорошо понял. «Бедняга», — вот и все, что она сказала.

С отъездом Бонхэма исчез источник раздражения. Как будто старая группа сомкнула свои ряды и вернулась прежняя близость. Каждый день они выходили с Гройнтоном, Дугом и с писательницей и ее мужем или с молодым психоаналитиком и его женой-художницей. Аналитик (его жена вовсе не умела плавать) стал хорошим ныряльщиком под руководством Джима и мог, как и Дуг, нырять на двадцать-двадцать пять футов.

Эти несколько последних, долгих, солнечных, жарких дней плавания в стеклянновидном зеленом море дали Гранту такое ощущение безопасности и удовольствия на воде и под водой, что несколько раз он забывал испугаться. Особенно он любил погружение, когда после гипервентиляции легких переворачиваешься и плывешь вертикально вниз, медленно и легко перебирая ластами, без всяких усилий, в полной невесомости, уверенный в себе и в том, что в легких достаточно воздуха, чтобы погрузиться на столько, на сколько захочешь, а затем медленно всплывать, почти неохотно, с бьющейся рыбой на конце линя, к пятнистой, волнующейся, всегда беспокойной поверхности, чтобы вздохнуть. Он сейчас прекрасно владел подводным ружьем. Но Лаки упорно отказывалась надеть маску и глянуть вниз. Она плавала около лодки без маски, упражняясь в брассе и кроле, и ни под каким видом не соглашалась надеть маску и посмотреть вниз, на то, что под ней. Грант и почти все остальные старались объяснить, что это полная глупость. Но безрезультатно.

В последний день, в их последний выход, произошло нечто, что придало их отъезду на следующее утро чудесный аромат, чудесный привкус. Они уже вернулись с моря и сидели в баре в купальниках, выпивая с Джимом Гройнтоном, когда с запада налетел неожиданный шквал, взъерошивший зеленые западные холмы. Настроение у всех было приподнятое, потому что это был последний день, и Джим уже поставил катамаран на якорь у пляжа. Одной из его постоянных забот, когда судно стояло у отеля, было непрерывное наблюдение, непрерывный поиск первых же признаков изменения погоды, Чтобы в любое время дня и ночи примчаться в Краунт и отвести судно на стоянку в гавань. И вот сейчас, чуть ли не в считанные секунды дождь залил террасу и большие стеклянные двери вдоль крытой галереи, в море от неожиданного ветра возникли трех-пятифутовые волны, которые мощно бились о берег и о заякоренный катамаран. Возможно, патентованный якорь не смог бы удержаться в песке, и полупьяный Джим, увязая в песке, полубегом потащился к берегу, чтобы увести судно в море.