Мост короля Людовика Святого. Мартовские иды. День восьмой - Торнтон Уайлдер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лансинг гордился своей женой, он даже питал к ней смутное чувство, похожее на влюбленность; но в то же время он ее боялся. Она образцово вела хозяйство и распоряжалась всеми доходами. Она отказалась от постоянной служанки и лишь время от времени нанимала женщину для уборки дома. Последнее крайне раздражало Лансинга, воспитанного в представлении, что, если жена обходится без прислуги, это роняет достоинство мужа. Но Юстэйсия приводила один веский довод: она не хочет, чтобы всему Коултауну было известно о бурных сценах, нередко разыгрывавшихся в «Сент-Киттсе». Она решала, как поместить свободные деньги, была советчиком Лансинга во многих делах, сочиняла речи, которые он произносил на собраниях лож и на празднике Дня независимости. Он был первым человеком в городе. Его уязвляло, что Юстэйсия неизменно оказывалась права, а еще больше — что она никогда не говорила о своих заслугах, никогда открыто не торжествовала. Он любил ее, но ему страшно было смотреть на свое отражение в ее глазах. А она научилась терпеть все его недостатки, кроме тех, что повторяли недостатки ее отца. Ничто так не приводит нас в отчаяние, как проявление в наших ближних слабостей, уже знакомых по прошлому; ведь в этом кроется предвестие будущего. Отец Юстэйсии был ленив. Она упрашивала Брекенриджа вернуться на работу в Нью-Йорк, предлагала ему отцовское предприятие в Бастерре. До брани она, однако, не унижалась. Шумные ссоры начались лишь тогда, когда она столкнулась с методами, которыми он пытался воспитывать их сына Джорджа.
Джон Эшли с семьей прибыл в Коултаун в 1885 году. Он купил дом, в котором, если верить молве, еще витал дух долгой трагедии семейства Эрли Макгрегора.
Лансингу, как управляющему шахтами, жилье предоставлялось компанией бесплатно. Это был кирпичный дом, потемневший от времени, без веранд; окружавшие его тисы и кедры смотрели невесело. За домом широкая лужайка, окаймленная разросшимся орешником, уступами спускалась к пруду. Прежде чем получить свое нынешнее название «Сент-Киттс», он был известен в городе как «дом Кэйли Дибвойза» — по имени предшественника Лансинга. При Дибвойзах, чадолюбивых и даже в себе сохранивших что-то детское, там всегда стоял дым столбом: у них росло одиннадцать человек детей — шестеро родных и еще пятеро усыновленных, племянников и племянниц. Ковры все были истерты, стулья расшатаны, часть оконниц заклеена оберточной бумагой — когда шел дождь, в мяч играли в комнатах. Столовой вообще не существовало. Поскольку ели всегда на кухне, а обеденный стол в столовой мешал играм, его давно вынесли в сад, под навес, увитый плющом. Часы в доме все стояли. Сломанных перил на крыльце никто не чинил. Что толку чинить, если в семье всегда есть не меньше трех ребятишек в возрасте от девяти до двенадцати лет? Крошка Николае и крошка Филиппина ходили в платьицах, которые до них носили по крайней мере трое старших братцев или сестриц, родных или двоюродных. Где-то вы ныне, счастливые Дибвойзы?
Лансингу сразу же понравился Эшли, и он принялся во всем подражать ему, причем довольно неловко. Зашел даже так далеко, что вздумал делать вид, будто и в «Сент-Киттсе» царит семейное счастье. Что сталось бы с обществом без этих видимостей порядка и согласия, которые именуют лицемерием и снобизмом? Эшли устроил в «Убежище» лабораторию для своих опытов и изобретений. Лансинг тоже выстроил себе на задах усадьбы «Убежище», где снова начал трудиться над давно позабытым «змеиным наваром». То ли сказалась атмосфера дома Дибвойзов, то ли подействовал пример Эшли, но следующий ребенок Юстэйсии выжил, а за ним и еще двое. Супруги Лансинг были старше супругов Эшли, но дети у них вышли почти ровесниками: Фелиситэ Маржолен Дюпюи Лансинг (она родилась в день Святого Феликса, а имена айовских Лансингов унесли с собой на небеса первые, умершие младенцы) — и Лили Сколастика Эшли; Джордж Симс Лансинг — и Роджер Бервин Эшли; потом шла Софи Эшли, одна, без пары, а за нею Энн Лансинг и Констанс Ушли. Юстэйсия высоко несла свой факел лицемерия — если называть это так. На людях, во время приема у мэра или парада в День павших, она играла роль преданной и гордящейся своим мужем жены. Креольская краса недолговечна. К тому времени, когда в Коултаун приехали Эшли, чайная смуглота Юстэйсии поблекла, линии тела утратили свою оленью мягкость, она располнела. И все же любой житель Коултауна, от доктора Гиллиза до чистильщика башмаков в «Иллинойсе», знал: две прекрасные, незаурядные женщины украшают местное общество. Миссис Эшли была высокая блондинка; миссис Лансинг — небольшая брюнетка. Миссис Эшли — дитя звуковой стихии, как все тевтонки, — не умела одеваться, но голос ее был завораживающе красив, а двигалась она как королева; миссис Лансинг — дитя стихии зрительной, как все латинянки, — обладала безошибочным чувством цвета и формы, но ее голос резал слух, точно выкрики попугая, и походка лишена была грации. Миссис Эшли была сдержанна и скупа на слова; миссис Лансинг порывиста и говорлива. Миссис Эшли не обладала чувством юмора, не говоря уж об остроумии; миссис Лансинг никогда не ленилась переворошить два языка и один диалект в поисках хлесткого словца, и горе тому, кого бы ей вздумалось передразнивать мимикой. Без малого двадцать лет обе дамы виделись каждый день, а то и по два раза в день, как и их дети. Они отлично ладили, не питая друг к другу и тени симпатии. Беате Эшли недоставало воображения и свободы мысли, чтобы проникнуть в печальную тайну старшей приятельницы. (Джон Эшли понимал все, но молчал.) Один у них был общий талант — обе были прекрасными кулинарками, одна общая особенность — обе были вырваны из того окружения, в котором с детства закладывались основы их характеров.
Первые десять лет прошли для обеих семей без сколько-нибудь примечательных событий. Беременность, пеленки и круп; корь и падения с дерева; гости в дни рождений, куклы, коллекции марок и коклюш. Джордж попался на краже у Роджера японской марки в три иены. Роджер чертыхнулся и в наказание должен был выполоскать рот с мылом. Фелиситэ, мечтавшую стать монахиней, нашли спящей на голом полу по примеру какой-то святой. Констанс поссорилась со своей закадычной подругой Энн и не разговаривала с ней целую неделю. Все как у всех.
В Коултауне по будням обедали в полдень. Ужинали в шесть часов, преимущественно остатками от обеда. Званые обеды и ужины были не в обычае — за одним исключением: в воскресенье прихожане по очереди приглашали к обеду священника с семьей. Приезжавшие родичи гостями не считались; женщины помогали хозяйке стряпать и мыть посуду. Беата Эшли удивила весь город, когда впервые устроила для гостей поздний ужин при свечах, в котором дети не участвовали. Бывали на таких ужинах всегда Лансинги, иногда доктор Гиллиз с женой, отставной судья, живавший в больших городах, и еще кое-кто. Миссис Лансинг в ответ стала приглашать к себе. Дважды в год в Коултаун наезжали представители центрального управления из Питтсбурга, совершавшие инспекционную поездку по штату. Останавливались они в гостинице «Иллинойс», но их непременно приглашали обедать и в «Сент-Киттс», и в «Вязы». Первый же такой обед произвел ошеломляющее впечатление, не изгладившееся и при повторных визитах. Поражало все — спокойное достоинство Беаты; живость ума Юстэйсии и ее красота, подчеркнутая ярким нарядом и той родинкой — grain de beaute, — что природа с таким художественным чутьем посадила у ее правого глаза; выбор тем застольной беседы, качество и разнообразие блюд. (Расплачиваться потом пришлось женам: «Что, на свете не существует другой еды, кроме ростбифа и тушеной курицы?», «Неужели ты ни о чем больше не способна разговаривать, как только о прислуге?») Джон Эшли чаще молчал во время этих обедов, но именно на нем сосредоточивалось общее внимание. Для него так здраво и непринужденно рассуждали мужчины, так мило улыбались женщины и с такой непривычной скромностью держался Лансинг. Его благодарили за то, что в шахтах повысилась выработка, а следовательно, и прибыль. Но он мягко, почти незаметно переадресовывал все похвалы Лансингу.
Одно примечательное обстоятельство все же возникло в эти десять лет. Юстэйсия Лансинг без памяти влюбилась в Джона Эшли.
Как мы уже знаем, Джон Эшли не делал сбережений. Ему в жены досталась образцовая хозяйка, при доме был небольшой фруктовый сад, огород и курятник. Если и закрадывалась порой ему в голову мысль, что надо бы позаботиться о более основательном образовании для детей, он эту мысль отгонял. Какие-то неопределенные надежды возлагались им на те изобретения, над которыми он трудился в «Убежище». Одно время он увлекся замками. Скупал ржавые сейфы, уцелевшие от пожаров. Разбирал часовые механизмы, ружейные затворы. Лансинг, усердный подражатель, бросил свои лосьоны и кремы и тоже занялся изысканиями в области механики. Эшли всячески старался поддержать в нем этот новый интерес. Его глубоко огорчали лень и распущенность старшего друга, его похождения на Приречной дороге, его невнимание к Юстэйсии. Они стали сообща разрабатывать технические идеи Эшли, причем тот усиленно делал вид, что ему бы не обойтись без столь ценного сотрудника. В сущности же вклад Лансинга сводился к расписыванию будущих успехов совместного предприятия и подсчету несметных доходов, которые оно принесет. Но время шло, а Эшли все медлил с посылкой заявок в Патентное бюро; ему всякий раз казалось, что изобретение можно усовершенствовать еще и еще. Чтобы Лансинг не охладел к делу, он красиво надписывал его имя рядом со своим на всех папках, содержащих технические чертежи. Но возня с проволокой, катушками, пружинами не могла надолго отвлечь Лансинга от той сферы жизни, в которой он себя чувствовал непревзойденным.