Горький - Павел Басинский

«Наши» — это Сперанский и его сторонники, врачи из ВИЭМ. Им Горький доверяет себя на краю пропасти. Сталин не доверял врачам не только себя (опять-таки из боязни быть убитым), но и здоровье своего сына. Вспоминает невестка Льва Григорьевича Левина: «Наверное, первая их встреча (Сталина и Левина. — П. Б.) произошла, когда заболел Яков, сын Сталина от первого брака. Вторая жена — Надежда Сергеевна Аллилуева — вызвала Л. Г. Левина (Левин лечил членов Политбюро и их родственников. — П. Б.). Оказалось, что у Яши тяжелое воспаление легких. Лев Григорьевич без ведома Сталина остался на ночь дежурить. Утром в дверях они столкнулись.

— Это еще кто? — рявкнул Сталин.

— Доктор Левин, он дежурил у Яши… — начала было объяснять Аллилуева.

Сталин зло прервал:

— Зачем нужен доктор?! Что за глупости!!!»

Горький умирал стоически. Смерть его нельзя, конечно, назвать христианской. Не исповедался, не причастился. Но ощущение религиозного смирения перед неизбежностью ухода из жизни присутствовало в его последних часах.

«В один из последних дней, — вспоминает П. П. Крючков, — сказал чуть слышно: „Отпустите меня (умереть)“. И второй раз — когда уже не мог говорить — показывал рукой на потолок и двери, как бы желая вырваться из комнаты».

«Иногда его приподнимали. Однажды он сказал: „Точно вознесение!“ (Когда его приподняли за руки)».

Горький обижался на врачей не тогда, когда умирал. Рассказывали о любопытной беседе между Горьким и Сперанским на репетиции «Егора Булычова» в театре Вахтангова:

«Репетировали ту сцену, в которой Булычов, уже понимающий, что близится его смерть и она неотвратима, протестует против нее, не может с нею примириться. Он буйствует, богохульничает. Вдруг Горький обратился к Сперанскому:

— А скажите, может ли медицина когда-нибудь победить смерть и сделать человека бессмертным?

Сперанский стал объяснять, что медицина вскоре сумеет увеличить срок человеческой жизни. Люди будут жить сто двадцать, сто пятьдесят, сто восемьдесят, может быть, двести лет. Но сделать человека бессмертным медицина никогда не сможет.

— Плохая ваша медицина, — хмуро сказал Горький. Сильно нажимая на „о“».

Горький обижен не за себя. За Человека. Человек — его бог! — не может сделать себя бессмертным. Вот что его обижало.

А к собственной смерти он был почти равнодушен. Вернее, он презирал ее. Иронически предлагал голосовать за собственную смерть.

Умер тихо. Не так, как Булычов.

«Надумали болеть!»

Вспоминает Екатерина Пешкова:

«Приехали Сталин, Молотов, Ворошилов. Когда они вошли, А. М. уже настолько пришел в себя, что сразу же заговорил о литературе. Говорил о новой французской литературе, о литературе народностей. Начал хвалить наших женщин-писательниц, упомянул Анну Караваеву — и сколько их, сколько еще таких у нас появится, и всех надо поддержать…»

«Хозяин» беспокоится:

— О деле поговорим, когда поправитесь.

А Горький переживает:

— Ведь сколько работы!

«Хозяин» строго шутит:

— Вот видите… а вы… работы много, а вы надумали болеть, поправляйтесь скорее.

И наконец — последний аккорд.

— А быть может, в доме найдется вино, мы бы выпили за ваше здоровье по стаканчику.

«Принесли вино… Все выпили… Ворошилов поцеловал Ал. М. руку или в плечо. Ал. М. радостно улыбался, с любовью смотрел на них. Быстро ушли. Уходя, в дверях помахали ему руками. Когда они вышли, А. М. сказал: „Какие хорошие ребята! Сколько в них силы…“»

Но насколько можно доверять этим слишком бодрым воспоминаниям Пешковой? Надо учесть, что в 1939 году она выправила свой устный рассказ, записанный летом 1936-го с ее слов в Барвихе сразу после чудесного возвращения Горького к жизни. С тех пор состоялись судебные процессы 1936, 1937 и 1938 годов, на которых была разгромлена сталинская оппозиция, а образ Горького внедрен в народное сознание в качестве «жертвы» этой оппозиции и «друга» вождя.

В 1964 году на вопрос американского журналиста и близкого знакомого Пешковой Исаака Дон Левина об обстоятельствах смерти Горького она отвечала уже иначе: «Не спрашивайте меня об этом! Я трое суток заснуть не смогу, если буду с вами говорить об этом».

Пешкову можно понять. И можно понять Будберг, наговорившую свои воспоминания через пять дней после смерти Горького, до того, как ее выпустили в Лондон. Она не могла не учитывать, что между тем, что она скажет, и ее отъездом существует прямая связь. Будберг утверждает, что в течение дарованных девяти дней жизни Горький постоянно думал о «сталинской» Конституции, проект которой был напечатан в эти дни. «Очень хотел прочитать Конституцию, ему предлагали прочитать вслух, он не соглашался, хотел прочитать своими глазами. Просил положить газету с текстом Конституции под подушку, в надежде прочитать „после“. Говорил — „мы вот тут занимаемся всякими пустяками (болезнью), а там, наверно, камни от радости кричат“».

Через девять лет Липа Черткова возразит: «Если бы газета лежала под подушкой, я бы видела».

Воспоминания Будберг: «Приехавшие (Сталин, Молотов и Ворошилов. — П. Б.) с деланной бодростью (курсив мой. — П. Б.) заговорили о текущих делах». Они были несомненно смущены.

Из ее же воспоминаний следует, что Сталин со свитой приезжали второй раз в 2 часа ночи. Зачем?! Крючков относит этот ночной визит к 10 июня. Но почему — ночью? Горький спал. Крючков и Будберг говорят, что Сталина «не пустили». Воспротивился профессор Кончаловский. Будберг утверждает, что не пустили она и профессор Ланг, а вот доктор Левин (впоследствии расстрелянный) «лебезил и говорил Сталину: „Ну, если вы так хотите, то я попытаюсь“ (что попытается? разбудить больного? — П. Б.)».

Визит Сталина с Политбюро в 2 часа ночи к смертельно больному Горькому невозможно понять нормальному человеку. Какой «государственный» был смысл? Хорошо известно пристрастие Сталина к ночным коллективным посиделкам с выпивкой и обсуждением важных государственных проблем. Молотов и Ворошилов входили в ближайшее окружение Сталина.

И возможно, в тот раз, 10 июня ночью, они просто решили заехать к Старику. Почему бы еще раз не выпить шампанского с умирающим?

Фантасмагорический сюжет с шампанским, которое Горький 8-го числа «по совету Сталина» все-таки не пил, а «только пригубил» (воспоминания Липы), свое законченное выражение приобрел на суде над «правотроцкистами» в допросе «подсудимого Крючкова». После пыток или запугивания во время следствия Крючков, оговаривая себя и врачей, подробно отчитывался в том, как он с Левиным и Виноградовым убивал Максима Пешкова, сына Горького. И тоже без шампанского не обошлось: «…7 или 8 мая Максиму Алексеевичу стало лучше. Я сообщил об этом Ягоде. Ягода возмущенно сказал: „Черт знает что, здоровых залечивают, а тут больного не могут залечить“. Я знаю, что после этого Ягода говорил с доктором Виноградовым, и доктор Виноградов предложил дать Максиму Пешкову шампанского. Левин тогда сказал, что шампанское очень полезно дать, потому что у больного депрессивное состояние. Шампанское было дано Максиму Алексеевичу и вызвало у него расстройство желудка при большой температуре».