Горький - Павел Басинский

Любой читающий газеты рабочий, колхозник, служащий, не говоря уже о враче, мог, сопоставив официальные сообщения в «Правде» с материалами открытого судебного процесса над «правыми троцкистами», задать себе этот вопрос. Может, и задавали?

Почему не арестовали А. Д. Сперанского, ученого-патофизиолога из Всесоюзного института экспериментальной медицины (ВИЭМ)? Ему Горький особенно доверял, потому он пользовался среди врачей, лечивших писателя, некоторым приоритетом. Однажды, вспоминает П. П. Крючков, вспыльчивый Сперанский чуть не избил Левина за то, что тот сообщил П. П. Крючкову о «новокаиновой блокаде» (входивший в моду метод лечения воспалительных процессов), которую Сперанский «тайно» собирался сделать Горькому и даже выписал для этого специальные шприцы.

На суде новокаиновая блокада фигурировала как чудодейственное средство от пневмонии, которое «злоумышленники» — Левин, Плетнев и Виноградов — не позволили применить еще к больному сыну Горького Максиму, тем самым, по приказу Ягоды, будто бы ускорив его смерть.

Даже у человека, не просвещенного в медицине, просто внимательного к фактам, мог возникнуть вопрос. Ведь это тот самый Сперанский, который 20 июня 1936 года, через два дня после кончины Горького, напечатал в «Правде» историю его болезни, где писал, что «двенадцать ночей ему пришлось быть при Горьком неотлучно (курсив мой. — П. Б.)». Значит, он неотлучно наблюдал за тем, как его пациента безжалостно «убивают» Левин и Плетнев? В том числе вводя больному чрезмерные дозы камфары.

«Вышинский. Уточните дозировку тех средств, которые применялись в отношении Алексея Максимовича Горького.

Левин. В отношении Алексея Максимовича установка была такая: применять ряд средств, которые были в общем показаны, против которых не могло возникнуть никакого сомнения и подозрения, которые можно применять для усиления сердечной деятельности. К числу таких средств относились: камфара, кофеин, кардиозол, дигален. Эти средства для группы сердечных болезней мы имеем право применять. Но в отношении его эти средства применялись в огромных дозировках. Так, например, он получал до 40 шприцев камфары».

Сперанский дожил до 1961 года, в 1939-м стал академиком, в 1943-м лауреатом Государственной премии.

Сегодня объективно доказана невиновность врачей, лечивших Горького. Об этом пишет академик Е. И. Чазов, исследовавший историю болезни писателя, медицинские записи и заключение вскрытия. «В принципе, — считает он, — можно было бы не возвращаться к вопросу о точности диагностики заболевания А. М. Горького, учитывая, что даже при современных методах лечения, не говоря уже о возможностях 1936 года, та патология, которая описана даже в коротком заключении, как правило, приводит к летальному исходу».

Не будем забывать и о том, что Горький был трудным пациентом. Каждый его приезд в Москву из Крыма в последние годы сопровождался пневмонией. При этом писатель до конца жизни выкуривал по 75 (!!!) папирос в сутки.

Тем не менее загадочная фраза П. П. Крючкова («Если бы не лечили… может быть, и выздоровел бы»), а также та поспешность, с которой делали вскрытие врачи, наводят на нехитрую мысль. Да в самом деле — не залечили ли Горького? Не по приказу Ягоды и не по желанию Сталина. Из-за чрезмерного энтузиазма. Из-за той чудовищной нервозности, которая нагнеталась в Горках в последние дни жизни писателя. Из-за неизбежного столкновения врачебных амбиций (17 врачей и все лучшие, все «светила»). Из-за понятного страха ошибиться или «недолечить» государственно важного пациента, за которого им «головы снимут»[52]. Тем более что все доктора прекрасно понимали: Сталин — не любил врачей. Просто не любил как факт.

Сталин, Горький и бессмертие

И этим, между прочим, существенно отличался от Горького, рыцаря и романтика науки, в том числе — и медицинской.

Сегодня личности Сталина и Горького иногда пытаются «привязать» друг к другу, доказать их психологическую если не похожесть, то, во всяком случае, совместимость.

Но уже по отношению Горького и Сталина к медицине можно сделать вывод о явном несходстве этих натур.

Для Горького смерть — это «недоразумение» природы. В этом плане он относился к ней, к природе, с негодованием. Как это, человек — венец творения, и смертен?! Непорядок!

Когда Горький обратился к Сталину с просьбой о содействии в создании Всесоюзного института экспериментальной медицины (ВИЭМ), Сталин его просьбу поддержал. И не только потому, что поначалу поддерживал все культурные инициативы Горького. Он сам был заинтересован в этом. ВИЭМ был создан в 1932 году на базе ранее существовавшего Императорского института экспериментальной медицины (ИИЭМ), основанного принцем Ольденбургским, который являлся попечителем Института до февраля 1917 года.

В 1934 году ВИЭМ был переведен из Ленинграда в Москву. Рядом с нынешней станцией метро «Щукинская» для него строили огромное здание. Но смерть Горького (патронировавшего институт, как раньше принц Ольденбургский) и война перечеркнули эти планы. В громадных помещениях института расположились лаборатории Курчатова, а затем все это отошло в ведомство Курчатовского института.

Одной из задач ВИЭМ, как понимал Горький (в этом его поддерживали Сталин и другие члены Политбюро), было максимальное продление жизни. Идеалист-Горький уповал даже на достижение человеческого бессмертия, продолжая мировоззренческую линию ценимого им, да и некоторыми другими советскими писателями (Ольгой Форш, Маяковским и, разумеется, Андреем Платоновым) философа Н. Ф. Федорова.

Задача человека — победить смерть. Исправить ошибку природы. Или Бога.

«Душою» горьковских мечтаний и научных инициатив оказался уже упоминаемый профессор Алексей Дмитриевич Сперанский. Именно ему Горький больше всех доверял не только реализацию мечты о бессмертии, но и свой уже смертельно больной, обреченный организм.

Нигде в воспоминаниях о его последних днях мы не найдем прямых жалоб на врачей. Иногда он злится, ворчит, но на кого? На себя. «Когда ему ставили клизму, — вспоминает М. И. Будберг, — он сердился: „Таких больных надо расстреливать!“» Больных, а не докторов.

Важное место в воспоминаниях Крючкова. Когда врачей вокруг больного собралось слишком много, Горький понял, что умирает. «Должно быть, дело плохо — врачей прибыло. А сколько среди них „наших“?» — спросил он.

«Наши» — это Сперанский и его сторонники, врачи из ВИЭМ. Им Горький доверяет себя на краю пропасти. Сталин не доверял врачам не только себя (опять-таки из боязни быть убитым), но и здоровье своего сына. Вспоминает невестка Льва Григорьевича Левина: «Наверное, первая их встреча (Сталина и Левина. — П. Б.) произошла, когда заболел Яков, сын Сталина от первого брака. Вторая жена — Надежда Сергеевна Аллилуева — вызвала Л. Г. Левина (Левин лечил членов Политбюро и их родственников. — П. Б.). Оказалось, что у Яши тяжелое воспаление легких. Лев Григорьевич без ведома Сталина остался на ночь дежурить. Утром в дверях они столкнулись.