Дорога к свободе. Беседы с Кахой Бендукидзе - Владимир Федорин

АК: Ужо мы покажем.

КБ: Да, ужо мы покажем, что негоже нас обманывать.

ВФ: Как в России в 2003-м.

КБ: Такая вот разница. Отставание на несколько лет. Когда в России стало понятно, что выборы ку-ку?

АК: Мне после 2003-го, когда нас прокатили на выборах совершенно грязно.

ВФ: Сурков тогда сказал: всем спасибо, все свободны.

АК: Сурков до конца нас «лечил», что мы преодолели пятипроцентный барьер.

ВФ: После того как выборы закончились, он высказался в том духе, что силы, которые не прошли, внесли свой вклад в строительство России, но больше, видимо, не нужны.

АК: Сурков уже к тому времени сам был не свободный человек. Я же с ним разговаривал на следующий день после ареста Миши.

КБ: И что?

АК: Он, как лев, дрался, чтобы Ходорковского не арестовали. Естественно.

ВФ: На словах дрался, как лев, – или по-настоящему?

АК: Я просто знаю: бегал как подорванный, требовал, топал ногами, заявления всякие клал на стол и так далее. Я ему говорю: «Слава, ты нам помоги, давай мы пройдем в Думу, мы через Думу будем орать, мы все развернем». А он: «Пройдете – пройдете, не пройдете – ничем не могу помочь». «Пусти нас в телевизор, – говорю, – иначе ведь дойдет до того, что пути назад уже не будет». Тогда Слава сказал ключевую фразу: «Вы не понимаете – уже дошло». «Ну хорошо: так что это получается, – спрашиваю, – нас расстреливать поведут, а ты даже не выйдешь нам помочь?» А он: «А что – мне с вами вместе, что ли, становиться к стенке?»

КБ: Логично.

АК: Так что, старички, вы там дальше одни, а я тут, слава богу, зацепился, поэтому уже буду здесь. Вот.

ВФ: А я продолжу решать масштабные задачи.

АК: Сколково, Южная Осетия – масштабные задачи.

ВФ: Мы Ходорковского спрашивали, когда была пройдена точка невозврата – между 2000-м и 2003-м.

АК: А я считаю, что она и в 2003-м еще не была пройдена.

КБ: Ну как – Ходорковского арестовали.

АК: И что?

КБ: Это, по всей видимости, и было концом эпохи.

АК: Это было знаковое событие, но возврат был еще возможен. Я считаю, окончательно точка невозврата была пройдена в 2011 году, 24 сентября. Когда Путин решил возвращаться. До этого все еще можно было отыграть.

КБ: Отыграть – если бы он захотел. Сейчас – тоже если он захочет.

АК: Нет. Он уже не свободен в своих действиях. Он уже на Западе фатально подорвал свою репутацию. Уже невозможно. Последний момент, когда можно было развернуться, – это «Медведев на второй срок, а я пошел гулять».

КБ: Ну, в общем такая ситуация. Мы отстаем…

ВФ: Но быстро догоняете.

КБ: Перед нами в Грузии как стоит вопрос? Сможем ли мы восстановить политический процесс до выборов, во время выборов или после.

АК: А у вас выборы когда?

КБ: В 2016-м.

ВФ: Одновременно с Россией.

КБ: Через два года ровно. И либо мы сможем восстановить политический процесс до выборов – что сложная задача. Либо во время – что задача более понятная, потому что это как раз тот момент, когда народ ждет честных результатов и к манипуляциям легче привлечь внимание. Но мне кажется, что скорость, с которой движется наше правительство в смысле эрозии политических институтов, нарастает. Почему? Потому что монарх требует результатов. Он вообще не понимает, как это может быть, – он два года назад велел, чтобы оппозиции не было, а она еще есть.

ВФ: А вы слышали рассказ Немцова про то, как Иванишвили приходил к нему разговаривать «за Стойленский ГОК» с пистолетом?

КБ: Он вчера рассказывал.

ВФ: Серьезный парень – грузинский лидер.

КБ: Это, кстати, не его стиль.

ВФ: Муляж какой-то принес с собой?

АК: Как пройти в Белый дом с пистолетом, я не очень понимаю.

КБ: Он же звенит.

АК: Да, конечно. Я в таком же точно кабинете сидел, как Боря, на том же самом этаже, в том же самом здании. И я отвечал за приватизацию – а не Боря, и по Стойленскому ГОКу – если уж куда-нибудь Иванишвили пришел бы, то ко мне, а не к Боре, который отвечал не за Стойленский ГОК, а за ТЭК. А Стойленский ГОК – это металлургия.

КБ: Там был Новооскольский металлургический комбинат, но не важно.

АК: Новооскольский – тоже не Борин. Иванишвили пришел бы ко мне. Ко мне никто, подчеркиваю, никто не приходил с пистолетом, ни разу за всю мою деятельность на ниве приватизации. Мне никто ни разу не предлагал взяток – честно. И мне никто ни разу не угрожал. Никогда.

ВФ: Как легко было работать. А как же история с Гусинским и «Связьинвестом»?

АК: Они – угрожали. Но тюрьмой, посадкой, а не убить. Угрожали, что будут заниматься мной, что все равно что-нибудь накопают.

КБ: Мне однажды Гусинский сказал: вот сейчас придешь домой и увидишь, что о тебе будет Киселев рассказывать. У компании, которую я купил, лежало пять миллионов в банке Гусинского, и этот банк накрылся. Я пришел и сказал: все понимаю, совершенно не тороплю, не говорю «завтра отдай», но давай реструктурируем, давай – график, отдашь чем-то, может, недвижимостью. А он сказал, что это нечестно и что он мне сейчас покажет. Я это рассказал Аркадию Островскому, и он пошел проверять у Гусинского. И Гусинский сказал: нет, ну я не совсем это говорил, контекст был другой. Какой другой может быть контекст?

ВФ: Так Киселев выступил в итоге?

КБ: Нет, нет.

ВФ: То есть это была просто угроза.

КБ: В итоге мы договорились. Компанию, в которой у нас было пятьдесят с чем-то процентов, мы разделили на две части: одна часть со зданием ушла к нам, а вторая часть с деньгами осталась у менеджмента, который думал, что Гусинский потом их обогатит этими пятью миллионами. Вернул – не вернул, я не знаю. Мы довольны этой сделкой, конфликта в итоге не было.

ВФ: Вернемся к нашей теме. Каха называет слом путинской модели началом политического процесса в России.

КБ: Восстановлением.

ВФ: Как это может происходить?

АК: Нужно осуществить давление на российские власти, чтобы они обеспечили нормальные выборы.

ВФ: Это должен сделать Запад?

АК: Я пока другого источника давления не вижу. У Запада наконец появился рычаг давления на Путина. Это санкции. И этот рычаг нужно использовать по полной программе. Я уверен, что разговор разменов – это разговор, который понятен Путину, и он в этот диалог вступит.

ВФ: А вы, Каха, как думаете?