Вацлав Нижинский. Новатор и любовник - Ричард Бакл

балетов Мясина, созданных им в Испании в сотрудничестве с Ларионовым. «Las Meninas»[353] на музыку «Паваны» Форе были навеяны картинами Веласкеса в Прадо: костюмы в стиле Веласкеса выполнил Серт, а декорации сделал французский художник Карло Сократе. Этот балет мыслился Дягилевым как дань уважения испанской публике. Премьера состоялась 21 августа в театре Виктории-Евгении: Соколова, Хохлова, Мясин и Войциховский исполняли главные партии, а Елена Антонова — роль карлика. Через четыре дня был показан другой новый балет Мясина «Кикимора» с участием Шабельской и Идзиковского. Год спустя эта короткая русская сказка на музыку Лядова, с декорациями и костюмами Гончаровой и Ларионова станет первой частью балета «Русские сказки». Третьей работой, осуществленной Русским балетом в Испании, стала новая версия танцев из «Садко», которую Дягилев поручил Больму, так как постановку Фокина 1911 года уже почти забыли. Представление с декорациями Анисфельда и костюмами Гончаровой прошло в Бильбао.

Нижинский был озабочен репетициями двух своих балетов, но Дягилев смог отправить труппу в Америку только за пять недель до начала сезона в Нью-Йорке. Дягилев решил оставить при себе ядро труппы для работы над новыми балетами, поэтому он, Григорьев, Ларионов и Гончарова, семья Чекетти, Мясин и шестнадцать танцоров (включая Чернышеву, Антонову, Ивину, Марию Шабельскую, Хохлову, Войциховского, Идзиковского и Новака) отправились в Рим. Основная часть труппы отплыла 8 сентября на «Лафайете» из Бордо в Америку. Самой большой ошибкой Нижинского, судя по всему, стало его настойчивое нежелание, чтобы Григорьев, единственный человек, прекрасно знакомый с каждым практическим вопросом руководства труппой, возвратился в Америку. На место режиссера Дягилев поставил запальчивого и бестактного Николая Кремнева, который был слишком «одним из многих», чтобы иметь хоть какой-то авторитет. Финансовая сторона руководства находилась в руках Трубецкого, секретаря Дягилева и мужа Пфланц, а также Рандолфо Бароччи, который хотя и был мужем Лопуховой, но о Балете знал очень мало.

Открытие сезона в «Манхэттен-опере» было назначено на 16 октября, и, когда труппа прибыла в Нью-Йорк, у Нижинского оставались только три недели и на репетиции его новых балетов, и на «отшлифовку» старого репертуара. Нижинский не явился приветствовать своих танцоров по прибытии и впервые встретился с ними на утренней репетиции в «Гранд-Сентрал-Палас». Из России прибыли две самые заметные балерины: Маргарита Фроман, уже работавшая вместе с братом Максом в балете Дягилева до войны, и прекрасная Ольга Спесивцева, которую Григорьев не смог уговорить поехать в Америку в прошлом сезоне.

«Тиль» рождался трудно. В процессе репетиций Нижинский предоставил Джонсу наметить общие контуры либретто членам труппы, но они не спешили погружаться в новую работу. Однажды танцоры, недовольные руководством Нижинского, организовали двухдневную забастовку. Ромола отнесла этот отказ танцевать на счет музыки, написанной немцем, к тому же она считала, что труппа по наущению Дягилева была намерена саботировать работу Нижинского. В Риме до Дягилева и Григорьева дошли слухи о разладе в труппе, что подтвердил в своей телеграмме Бароччи. Последовало еще множество телеграмм, пока сам Нижинский не был вынужден телеграфировать Григорьеву с просьбой приехать в Нью-Йорк. С одобрения Дягилева тот ответил: «Григорьев отклоняет честь присоединиться к труппе, пока Вы ею руководите». Если рассказ Григорьева правдив, это было невежливо и не приносило пользы балету, но именно по настоянию Нижинского Григорьеву пришлось остаться в Европе.

Несмотря на сотрудничество балетмейстера и художника, между ними в дальнейшем тоже возникли разногласия. Масштабная модель декорации была готова, и художники-декораторы начали расписывать занавесы и задники на вертикальных рамочных «мольбертах» в сценических мастерских — по способу, стандартному как в Америке, так и в Англии. Нижинский же хотел, чтобы работа была выполнена традиционным русским путем — холст лежит на полу, а художники ходят по нему в мягкой обуви с ведрами красок и кистями на длинных ручках. Этот конфликт разрешился после взаимных огорчений. Пьер Монте, в этом турне заменивший Ансерме, отказался дирижировать «Тилем», так как Штраус подписал манифест Австрии против Франции, в армии которой служил Монте, когда «Метрополитен» получил для него разрешение на шестимесячный отпуск. Пришлось на период гастролей только ради этого балета пригласить дирижера Ансельма Гетцеля. Ромола восприняла поступок Монте как личный выпад против Вацлава.

Костюмы, которые Соколова считала «настолько поразительными», что «они одни могли принести успех всему балету», привели Вацлава в восторг, но не декорации. Они были недостаточно высокими для достижения желаемого им эффекта преувеличения зданий. Нижинский вызвал Джонса в свою гримуборную.

«Стены… оклеены обоями в ярко-красную полоску. Трюмо и шезлонг. На туалетном столике по порядку разложено множество заточенных стилетообразных ножей. Он ждет меня, пылая от гнева»*[354]. После того как гнев исчерпался, Нижинский вернулся в зал и, вспрыгивая на сцену, чтобы поправить движения танцора, упал и вывихнул лодыжку. После сделанного в клинике рентгена стало ясно: он выбыл из строя на несколько недель.

Воцарилась неразбериха. Репетиции «Тиля» продолжались, но премьера была отложена. Нижинскому сказали, что он сможет танцевать в течение гастролей, но, по-видимому, не в Нью-Йорке. От идеи постановки «Мефисто-вальса», для которого Джонс подготовил эскизы, пришлось отказаться.

Анна Павлова прислала Вацлаву цветы. Вместе со своей труппой она выступала в «Ипподроме» в «Большом шоу» Чарлза Диллингема: это был пятимесячный ангажемент, заключенный, по большей части, с целью выплаты долгов, где она танцевала в сокращенном варианте «Спящей красавицы», представленном в программе между грандиозным варьете при участии четырехсот певцов и учащихся Уэст-Пойнта и Балетом на льду — «драгоценный камень в дешевой оправе», по выражению одного критика. Со временем длительность ее балета все более и более сокращалась — в итоге до восемнадцати минут, — а костюмы Бакста (эскизы некоторых из них были использованы Дягилевым пять лет спустя) расшили блестками, чтобы они могли соперничать с блеском других номеров. Присутствие и Айседоры, и Нижинского в это время в Нью-Йорке ухудшало положение дел Павловой, поэтому, когда Ромола сказала ей, что Вацлав не сломал ногу, а только вывихнул лодыжку, «ее голос упал, словно она была разочарована услышанным». Ее можно понять.

Сезон открылся 16 октября без Нижинского, чье отсутствие сказалось на кассовых сборах. Репертуар был прежним, только «Нарцисс», «Жар-птица», «Павильон Армиды» и «Ночное солнце» были заменены «Бабочками», «Садко» в постановке Больма и «Тилем Уленшпигелем». В «Сильфидах» танцевали Лопухова, Соколова, Василевская и Гаврилов; Софья Пфланц и Больм солировали в «Половецких плясках»; Реваль вновь выступила в ролях Зобеиды и Клеопатры (которые в Испании танцевала Чернышева) с Больмом в партиях Амуна и Негра и Соколовой, исполнявшей Таор, а «Призрак розы» опять показали с участием Лопуховой и Гаврилова. В «Карнавале» Гаврилов танцевал Арлекина, Лопухова