Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве - Джефф Сахадео

возможности получения образования и устройства на работу заложили основу для более смелых мечтаний. Как говорил один мигрант из российской провинции: «Да, бежать, бежать, в Москву, в Москву <…> Все более образованы, вокруг были бы музеи и все остальное, если бы я уехал из провинции в столицу моей страны»[165]. Государственные инвестиции в программы муниципального жилья не успевали за потребностями населения, которое по мере роста уровня образования и статуса требовало лучших жилищных условий. Постоянно растущая сеть правительственных учреждений и предприятий в столицах предоставляла «специалистам и управляющим <…> разнообразие моделей потребления, образа жизни, а также более высокий уровень доходов», как замечает Сассен в своем исследовании о западных глобальных городах[166]. Хотя советская политика пыталась сгладить возникшую из-за Ленинграда и Москвы социальную дифференциацию, запрос все более искушенного городского населения на спектр услуг и товаров все увеличивался, и как будет сказано в последующих главах, вследствие этого городам потребовались новые потоки мигрантов для обеспечения их необходимым количеством рабочей силы. Новоприбывшим, не имевшим официальных связей или необходимых документов, приходилось снимать часть комнаты или жить в переполненных общежитиях[167]. Но притягательность Ленинграда и Москвы для мигрантов в течение 1970-х гг. и в более поздний период лишь увеличилась. Советская политика по развитию периферии застопорилась, поскольку в сознании граждан из самых дальних уголков Советского Союза выросла привлекательность представлений о двух столицах и предоставляемых ими возможностях.

Советский Союз отворачивается от южных республик

Даже когда на рубеже 1960-х гг. СССР активизировал усилия по завоеванию лояльности «афро-азиатских» стран, Хрущев с недоверием относился к продолжающимся инвестициям в отдаленные регионы, направленным на то, чтобы представить Среднюю Азию воплощением постколониального успеха. Он был недоволен постоянными конфликтами между лидерами республик, которые сыграли роль в срыве его плана по организации Среднеазиатского экономического совета[168]. Сокращение государственных инвестиций в периферию лишь усугубилось в брежневскую эпоху: в основном финансирование направляли на крупные проекты в европейской части России и на восток России, где была сконцентрирована добывающая промышленность. Западные аналитики того времени отмечали, что в этом отношении Советский Союз следовал глобальным тенденциям: уровень взаимодействия между Европой и слаборазвитыми бывшими колониальными регионами снизился, что только усилило значительное неравенство между северными и южными регионами в 1960-х и 1970-х гг. Приведет ли такое сходство к схожим последствиям: к росту потока мигрантов, направлявшегося в советские столицы? Будет ли советское правительство пытаться обуздать растущее недовольство городского населения прибывающими из бывших колоний мигрантами? Несмотря на то, что СССР придерживался четких социальных и экономических стратегий, которые позволяли уменьшить масштабы миграции, он столкнулся с проблемами в управлении миграционными процессами, по мере увеличения уровня экономического неравенства в регионах.

Советские инвестиции, хлынувшие на Кавказ и в особенности в Среднюю Азию в 1950-х и начале 1960-х гг., мало изменили состояние региональной экономики. Советские специалисты по планированию сосредоточились на «передовых» разработках, таких как система орошения Голодной степи в Узбекистане и ирригация Нурекской ГЭС в Таджикистане[169]. Ресурсы и продукция по-прежнему были встроены в общесоюзную систему, которая была под контролем Москвы: их направляли в европейскую часть России на предприятия обрабатывающей промышленности. Руководящие должности в промышленности, технических и административных учреждениях все еще занимали преимущественно славяне. Если выходцы из Средней Азии, окончившие русскоязычные технические училища и институты, где учились по преимуществу славяне, медленно поднимались по карьерной лестнице, то русские инженеры и специалисты быстро получали должности на передовых проектах послевоенного времени, якобы для обеспечения их успеха[170]. Артемий Калиновский отмечает большое количество славянских инженеров, задействованных в проекте Нурекской ГЭС в Таджикистане, но не привлекающих местных специалистов, это привело местных экономистов к выводу, что данный проект усугубил проблему местного уровня занятости, а не помог ее разрешить[171]. Жалобы республиканского руководства на то, что к проекту не были привлечены местные инженеры и квалифицированные рабочие, не получали ответа[172]. Результаты подобной политики сказались и на жизни обычных граждан. Айбек Ботоев, учившийся во Фрунзе в начале 1970-х гг., вспоминал, что засилье «заносчивых» русских на руководящих и технических должностях по всему Кыргызстану побудило его уехать в космополитический Ленинград, где, он надеялся, будут реализованы идеи советского равенства. Он считал, что его родная республика подверглась «чистой и неприкрытой колонизации»[173].

Сокращение советских инвестиций в периферийные регионы побудило американских исследователей периода холодной войны задуматься о сходстве советской и западной модели развития. В обоих случаях промышленно развитые центры черпали все больше ресурсов с периферий – располагающихся на территории государства или за его пределами – и таким образом консервировали экономику окраин, которые были не самодостаточными и не могли развивать другие отрасли, кроме добычи сырья[174]. По мере того как различия в уровне развития регионов увеличивались, все больше жителей европейских районов увольнялись с высоких должностей на присоединенных южных территориях, переезжая на более зажиточный социалистический или капиталистический Север. Эмиграция славян из Средней Азии снизила количество учителей русского языка, например в Ферганской долине, несмотря на возросший спрос на русскоязычное образование. Еще в начале 1967 г. из Центрального Комитета Коммунистической партии Кыргызстана в Москву поступали просьбы направить учителей русского языка для подготовки местных педагогов. Те, в свою очередь, далее могли бы сами преподавать русский язык, который был необходим для поступления даже в местные престижные учебные заведения[175]. Нэнси Лубин отмечала, что по мере отъезда все большего числа квалифицированных рабочих и планировщиков, в Средней Азии ухудшалось состояние жилищного фонда, машиностроительной, металлургической и химической промышленности[176]. К 1976 г. Узбекистан, несмотря на то, что он оставался одним из наименее промышленно развитых регионов СССР, испытывал серьезную нехватку рабочей силы в промышленных отраслях[177]. Таджикские экономисты призывали Москву отказаться от стратегии ограниченного развития для каждой республики и продвигать проекты, способствующие повышению уровня жизни на советском Юге до общесоюзного уровня[178]. Их мольбы не были услышаны Москвой. Леонид Брежнев в 1972 г. утверждал, что серьезные проблемы регионального неравенства в Советском Союзе были решены[179].

Модели передвижений как местных народов, так и русских, повторяли глобальные тренды. Всесоюзная перепись населения 1970 г. показала, что выходцы из Средней Азии чаще, чем жители других регионов, мигрируют за пределы своих республик, и основным пунктом назначения для них служит Россия[180]. Гораздо более высокий уровень рождаемости у народов Средней Азии, по сравнению с уровнем рождаемости у славян в СССР, а также усиление регионального неравенства привели к значительной миграции в Россию, что позволило демографу Роберту А. Льюису в исследовании