Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве - Джефф Сахадео

и возможностям для карьерного роста[145]. Студенты пользовались разными путями, чтобы попасть в советские столицы. Леван Рухадзе рассказывал, как в 1969 г. в поте лица сдавал экзамены в Ереване, зная, что только один из тридцати трех абитуриентов поступит в Ленинградский радиотехнический техникум. Он был обижен и разочарован, потому что был уверен, что результаты сыновей партийных чиновников оценивали более благосклонно[146]. Ойдин Носирова из Ташкента в конце 1970-х гг. выбирала место учебы исходя из того, где в ленинградских и московских вузах был наименьший конкурс на места; в конце концов она остановилась на немецкой филологии[147]. Фуад Оджагов выбрал карьеру психолога, понимая, что эта дисциплина не преподается в вузах его родного Баку. В таких случаях шансы быть отправленным в Россию и в предпочитаемый им пункт назначения – Москву – значительно увеличивались, поскольку Министерство высшего образования предоставляло бюджетные места для обучения профессиям, признанным «дефицитными» в некоторых республиках[148].

Носирова и Оджагов присоединились к многочисленным мусульманам, прибывшим в Ленинград и Москву в послевоенные десятилетия. Вопрос вероисповедания, в особенности в случае с религиозными практиками ислама, вызывал смятение и напряженность как у городских, так и у государственных властей. В 1950-х гг. более десяти тысяч мусульман собирались по пятницам для молитвы в единственной действующей мечети в Москве[149]. Татары и другие мусульмане изо всех сил пытались убедить городские власти Ленинграда вновь открыть мечеть, которая закрылась в 1930-х гг. Их молитвы проходили на единственном мусульманском кладбище Ленинграда. Городские власти связывали просьбы о строительстве мечетей с глобальным исламским религиозным сознанием в эпоху деколонизации. Они полагали, что мечеть может стать центром, способствующим религиозному фанатизму. Кроме того, они опасались, что там начнут собираться группы, недовольные советской властью, как это было в бывших владениях Британской и Французской империй. Иногда ленинградская милиция разгоняла молитвенные собрания. Однако в 1955 г. вышло распоряжение Совета Министров РСФСР вновь открыть мечеть в Ленинграде[150]. В Совмине пришли к выводу, что мигранты начнут участвовать в антигосударственной деятельности, если их духовные потребности не будут удовлетворены. Московский городской совет (Моссовет) был обеспокоен тем, что городу недостаточно единственного исламского кладбища, учитывая, что 90 % советских мусульман предпочитали хоронить умерших согласно религиозному обычаю[151]. Московский имам Камаретдит Салехов в своей речи на празднике Курбан-байрам в 1957 г. перед братьями по вере восхвалял государство, утверждая, что они должны быть счастливы, потому что находятся под властью правительства, которое так заботится о них и разрешило им исповедовать свою религию[152]. К концу 1960-х гг. в официально атеистической стране 40 тыс. человек посещали службы в Московской мечети.

На восстановление служб в Ленинградской мечети повлияла холодная война. В политике двух столиц отразилось желание Хрущева использовать благоприятствование неевропейским советским народам как идеологическое оружие против Запада. И, несмотря на антипатию советского лидера к религии, ислам сыграл важную роль в этой стратегии. Москва проводила скоординированную политику в Духовном управлении мусульман СССР (осуществляемую отчасти в целях государственного контроля за их деятельностью), и имамы играли важную роль в стратегиях советской пропаганды за границей[153]. С 1950-х гг. Московская мечеть принимала иностранные делегации, в том числе из Сирии, Ливана и Пакистана, и даже испытывающие интерес делегации из Западной Германии[154]. Журнал «Мусульмане Советского Востока», который выходил на арабском, французском, английском и узбекском языках, посвящал статьи культурной и религиозной интеграции мусульман в светское и современное государство – СССР. Выходцы из Средней Азии стали идеальными посредниками между СССР и мусульманскими нациями, а избранные члены партии из республиканских столиц получали должности во внешнеполитическом ведомстве Москвы[155]. Н. А. Мухитдинов, кандидат в члены Политбюро из Узбекистана, был известен как «мусульманин в резиденции Кремля», сопровождающий иностранные делегации в поездках по Москве и Ленинграду[156] и более долгие экскурсии, например в Ташкент, который считался «визитной карточкой» советской Средней Азии, символом успешной советской политики на своей азиатской периферии, в противоположность Западу, не оказывавшему финансовой помощи бывшим колониям[157]. Мухитдинов также много ездил за границу, сопровождая делегации из Средней Азии, в том числе в составе Советского комитета солидарности стран Азии и Африки, основанного в 1956 г. Москва стала показательным городом, демонстрирующим потенциал глобального равенства и отсутствия расизма[158]. На рубеже 1980-х гг. советские писатели утверждали, что десятилетия глобального взаимодействия служат доказательством того, что «ни одна столица мира не имеет большего мирового значения, чем Москва, которая служит идее мира и братства между народами»[159].

Образование стало частью глобальной стратегии Москвы. Тысячи «афроазиатов», за влияние на страны которых боролись СССР и США в период холодной войны, получали образование по всему Советскому Союзу[160]. В 1960 г. для построения или укрепления официальных связей с государствами третьего мира открыл свои двери перед студентами Университет дружбы народов – в следующем году его переименуют в Университет имени Патриса Лумумбы, лидера Конго, который был убит[161]. Возглавляемый Советским комитетом солидарности стран Азии и Африки Университет предлагал щедрые стипендии студентам из неприсоединившихся стран. И хотя ректоры университетов по всему Союзу выступали за вербовку азиатов и африканцев из низших слоев общества, которые могли бы сочувствовать идеям коммунистической революции, места и стипендии выделялись иностранным представительствам. Императивы холодной войны, такие как завоевание лояльности иностранных лидеров, перевешивали более высокие и долгосрочные цели распространения социализма. Таким образом, ключом к получению престижных бюджетных мест в университетах, в особенности ленинградских и московских, стала не классовая принадлежность студентов, а покровительство их правительства. Попытки завоевать симпатии со стороны африканских государственных деятелей включали в себя и такие шаги, как приглашение присоединиться к высокопоставленным советским чиновникам на трибуне Мавзолея Ленина во время парада в честь Дня Победы в Москве[162]. В обеих столицах росло количество высших учебных заведений, но даже при этом они никогда не могли удовлетворить ненасытный спрос на университетские места: теперь запросы поступали со всего СССР, из стран Восточного блока и третьего мира. Бурятка Арюна Хамагова, не сумевшая сдать экзамены в Ленинградский государственный университет, понимала, что все-таки так или иначе сможет получить место в вузах Москвы или Ленинграда, которые она называла «священным центром и подцентром» социалистического мира[163]. И если в среднем процент образованных граждан по всему Советскому Союзу составлял 20 %, к 1979 г. в Ленинграде число людей, получивших высшее образование, было вдвое больше, численность же студентов в 75 вузах Москвы достигала отметки в 632 тыс. человек[164].

Ленинград и Москва с трудом справлялись с проблемой роста населения, вызванного главным образом иммиграцией. Предоставляемые городами