Рерих - Павел Федорович Беликов

этой группировке, не придавая никакого значения тем разногласиям, на которых мы сочли необходимым подробно остановиться. Другие, в основном сторонники «Мира искусства», утверждают, что опасливое отношение к Рериху организаторов «Мира искусства» в период его создания было вызвано «передвижническими настроениями» Николая Константиновича, которые со временем исчезли. Так, например, Сергей Маковский писал: «Живопись Рериха не сразу была «принята» «Миром искусства». Дягилевцы долго ему не верили. Опасались и повествовательной тяжести, и доисторического его архаизма, и жухлости тона: а ну как этот символист из мастерской Куинджи — передвижник наизнанку? Что, если он притворяется новатором, а на самом деле всего лишь изобретательный эпигон?»

Обе эти концепции строятся на личных впечатлениях многолетней давности и не подвергались проверке по документальным источникам, а последние прямо указывают, что с самого начала между Рерихом и отдельными представителями группы «Мира искусства» существовало не только взаимное недоверие, но и взаимное тяготение друг к другу.

Первое обусловливалось близостью Николая Константиновича к Стасову и журналу «Искусство и художественная промышленность». Второе — недвусмысленным стремлением Рериха держаться в стороне от Товарищества передвижников и поисками новых живописных форм. Эти поиски не так-то легко давались Николаю Константиновичу.

В 1898 году он написал картину «Сходятся старцы». Она продолжила серию «Начало Руси. Славяне» и экспонировалась на весенней выставке 1899 года в Академии художеств. В. Суриков и В. Васнецов поздравляли Рериха с успехом. В. Верещагин назвал «Сходятся старцы» «единственной вещью» на выставке. Картина привлекала внимание оригинальностью живописных приемов и своеобразной разработкой исторической темы. Вместе с тем в ней бросались в глаза погрешности в рисунке, в передаче цвета. Вспоминая о начале творческого пути, Николай Константинович писал: «Первые картины написаны толсто-претолсто. Никто не надоумил, что можно отлично срезать острым ножом и получать эмалевую поверхность. Оттого «Сводятся старцы» вышли такие шершавые и даже острые. Кто-то в академии приклеил окурок на такое острие. Только впоследствии, увидев Сегантини. стало понятно, как срезать и получать эмалевую поверхность».

Репин рекомендовал совету Академии художеств не приобретать «Сходятся старцы» для своего музея. По этому поводу между Ильей Ефимовичем и Стасовым состоялся разговор в присутствии третьих лиц, причем Стасов полностью согласился с отрицательной оценкой Репина. Рерих не ожидал от Стасова подобного «удара в спину» и написал ему довольно резкое письмо, на которое Владимир Васильевич ответил: «В разговоре со мной Репин сказал: «Рерих способен, даровит, у него есть краска, тон, чувство колорита и известная поэтичность, но что ему мешает и грозит — это то, что он недоучка и, кажется, не очень-то расположен из этого положения выйти. Он мало учится, он совсем плохо рисует, и ему надо не картины слишком незрелые писать, а засесть на 3–4 года в класс, да рисовать, да рисовать».

Илья Ефимович был во многом прав. Да и сам Рерих это отлично знал и мечтал о заграничной поездке. Но Стасов придерживался иного мнения. Он опасался, что за границей Рерих увлечется новыми веяниями в живописи, и поэтому уговаривал его: «Чего тут ехать за границу, когда надо не ехать и смотреть на иностранцев (Вы это уже достаточно проделали на своем веку), а засесть за натуру (человеческую) и рисовать с нее упорно, ненасытно!.. Прислушайтесь к моим резонам и не будете сердиться на меня».

Заботы Стасова о спасении Рериха от «вредных влияний», способных увлечь его подопечного на «декадентские» перепутья, были не безосновательны. В 1899 году Николай Константинович заканчивает картину «Поход», и в его дневнике появляется любопытнейшая запись о намерении (хотя и с оговоркой «в шутку») показать картину на «декадентской» выставке. «Воображаю, какой скандал подымется, — пишет художник, — как завопит Стасов, как многие не будут знать, что и думать. Уговариваю и В. И. (Зарубина. — П. Б. и В. К.) дать что-либо туда же. Прямо скандалистами мы с ним становимся».

Дело было, конечно, далеко не шуточным, так как сам Дягилев обратился к Николаю Константиновичу с просьбой дать ему «Поход» для своих выставок. Между прочим, Дягилев высоко ценил и «Гонца» Рериха.

Рерих отказал Дягилеву, сославшись на то, что картина уже была обещана на IV «Весеннюю выставку» Академии художеств, на которой она и экспонировалась. Однако сам факт переговоров Дягилева с Николаем Константиновичем и заметки последнего в дневнике весьма красноречивы. Тем более что Николай Константинович никогда даже не заикался о желании участвовать в выставках Товарищества передвижников.

«Поход» был благожелательно встречен Стасовым и многими другими. Так, архитектор В. Свиньин писал М. Нестерову: «Здесь видно совершенно новое понимание о походе. Это не тот поход, который имеет своей целью истребление ближнего». Однако в «Походе» Рерих решал не только сюжетные задачи, но и, в частности, задачу сложной многофигурной композиции, причем нельзя сказать, что ему удалось с ней хорошо справиться. Картину раскритиковал Куинджи, впрочем поспешивший заверить Николая Константиновича, что «пути искусства бесчисленны, лишь бы песнь шла от сердца».

Подобные утешения, конечно, не восполняли пробелов в художественном образовании Рериха, и он начал собираться за границу, чтобы поработать в студии какого-либо известного художника-педагога.

Но еще до заграничной поездки произошло одно очень знаменательное для Николая Константиновича событие. Летом 1899 года Русское археологическое общество командировало его в Псковскую, Тверскую и Новгородскую губернии для изучения вопроса о сохранении памятников старины. По пути Рерих заехал в имение князя Путятина в Бологом. Старый князь, сам археолог, охотно оказывал содействие своим коллегам. Хозяева отсутствовали, и слуга проводил Николая Константиновича в обширный полутемный вестибюль… и забыл о нем.

День клонился к вечеру. Сам владелец имения был. в отъезде, а его семья собралась после прогулки к ужину в столовой. Когда уселись за стол, молодая племянница хозяйки внезапно вспомнила, что, возвращаясь домой, она заметила в прихожей какого-то человека. Может быть, это по делам к дяде?

За Николаем Константиновичем послали. Смущаясь своего дорожного костюма, он появился в столовой, представился и рассказал о поручении Археологического общества. Оказалось, что имя молодого человека присутствующим известно. Николая Константиновича усадили за стол, завели разговор об искусстве и в довершение пригласили остаться погостить до приезда хозяина.

Девушка, приметившая Рериха в полутемном вестибюле, произвела на него сильное впечатление. Звали ее Елена Ивановна. Она с большим интересом отнеслась к художнику и его занятиям. Николай Константинович узнал, что ее отец — архитектор Шапошников — умер рано и они остались вдвоем с матерью. Мать Елены Ивановны — Екатерина Васильевна, урожденная Голенищева-Кутузова, приходилась внучкой великому русскому полководцу.

Мать и дочь почти каждое лето проводили в Бологом у сестры Екатерины Васильевны, по второму браку Путятиной. Князь Путятин принадлежал к богатой петербургской знати. В