Беглецы - Сергей Карпущенко

Когда первый из них, высокий, пожилой, с внушительным, но морщинистым лицом, появился в горнице, лежавший на кровати Беньёвский с радостной укоризной воскликнул:

– Ну, наконец-то! Где вы запропастились? Ведь на девять назначено!

– Дайте срок, господин Беньёвский, – ответил пожилой, чуть обидевшись, – свыкнемся малость с тутошней грязью да теменью, так с закрытыми глазами друг друга отыскивать будем. А покуда не обессудьте уж – заплутали.

Сидевшие за столом, на котором красовались два штофа водки, стаканы, рыба, принесенная мужиками и нарезанная сейчас ломтями, – Хрущов, Гурьев, Винблан и Мейдер, – весьма придирчиво пришедших осмотрели. Беньёвский, обращаясь к ним, сказал:

– Господа, хочу рекомендовать вам товарищей моих – спознались мы еще в Охотске. Люди надежные, сумнений быть не может. С нынешним правительством каждый свои счеты имеет. Прошу любить, а вас, господа, представиться прошу.

Пожилой кашлянул в кулак и провел рукой по седым волосам. Был он одет в армейский мундир, но без погон и галунов.

– Артиллерии полковник Иосиф Батурин, – поклонился, хотел еще что-то сказать, но будто передумал.

– Имею честь отрекомендоваться, – робко начал худощавый, с остренькой бородкой попутчик Батурина, – артиллерии же капитан Степанов Ипполит, пожизненно сосланный за несогласие с присутствием на троне лица, на то никакого права не имеющего.

Степанова рассмотрели и пригласили к столу, где Хрущов наполнил для него стакан.

Третий же был невысоким и совершенно некрасивым человеком с круто вырезанными ноздрями, напоминавшими выдранные ноздри каторжного и делавшими его лицо хищным и жестоким, с маленькими, сидящими едва ль не на переносице глазами.

– Имею честь быть шельмованным поручиком Василием Пановым, – резко, по-вороньи хрипло сообщил он. – Осужден не за политические вины, но тоже за проступок изрядный.

– Сомнений быть не может, – заверил поручика Хрущов и протянул ему наполненный стакан, покрытый изрядным ломтем жирной лососины.

Расселись, выпили и закусили, после чего лежавший на постели Беньёвский заговорил неторопливо и весомо:

– Господа, волею господа Бога нашего сведены мы здесь, под крышей сей, вовсе не затем, чтоб позволить фортуне дарить нам столь убогое пристанище долгие годы, но для того, чтобы изыскать наивернейшее средство к скорейшему избавлению из узилища сего. И не бессмысленно всех вас предупредить, что от скромности каждого из нас зависеть будет благополучие всего начинания нашего.

Неожиданным для всех явился смех Семена Гурьева:

– Весьма занятное предупреждение! – насмешливо произнес он. – Собрали вы нас здесь по своей охоте, сударь, едва прибыв на место ссылки и ничем еще себя не зарекомендовав, кроме предоставления своей персоны к жесточайшему побитью, а требуете от нас скромности! А сами-то вы чем скромность и серьезность намерений своих удостоверите?

Беньёвский ответил бесстрастно:

– Тем, что четверо из семерых меня прекрасно знают и рекомендуют, так что баллотирован я большинством, вверившим мне право вопрошать у остальных о скромности...

– О, вы еще не знаете человека сего! – хрипло заговорил Панов. – Он – сущий дьявол! Нынешним летом в Охотске, перед отправкой сюда, мы по его совету запаслись оружием и решили захватить корабль, что повезет нас на Камчатку. Хотели действовать во время первого большого волнения на море, когда люки будут задраены, а команда спустится в трюм. Мы хотели заклепать люки и с верными людьми, среди которых был сам штурман, направить корабль в испанские владения, высадив на Курилы всех, кто не с нами.

– И почему же вы не исполнили свое намерение? – насмешливо спросил Гурьев.

– Отправка судна задержалась, и предстоящая осень, которая в здешних морях богата бурями, заставила нас отложить предприятие.

– Как видите, – не дал Беньёвский Гурьеву оспорить сообщение, – мы в Охотске время даром не теряли, имеем планы и своих сторонников, так что все, кто не желает действовать с нами заодно, могут сейчас же удалиться. – Но никто не удалился, как и предполагал Беньёвский, поэтому он продолжил: – Для начала, господа, не лишним будет обосновать законность действий наших следующими пунктами. Первое: царствующая ныне на троне российских государей особа покусилась на корону и скипетр мужа своего, императора Петра, свергла его с престола возмущением и рукой вооруженной, что есть сущее узурпаторство и злодейство богопротивное. Можем ли мы, господа, взирать равнодушно на сие беззаконие?

– Не можем! Не можем! – прокричали разом Хрущов, Винблан и Панов.

Беньёвский собирался было продолжить изложение пунктов своих, как вдруг Магнус Мейдер осторожно заметил:

– А почему бы и нет? Свергнуть с престола слабого, неспособного монарха есть дело не токмо всем государственным сословиям угодное, но и, наверное, Богу:

– Кого же ты, брат лекарь, неспособным называешь? – сурово спросил Хрущов. – Петр Феодорович хоть и странным малым был, дело государственное не забывал. Монастыри прижал, вольность дворянам даровал, али ты не помнишь? А-а, да ты ж на самом деле не слыхивал о сем, ибо уже в те поры в Большерецке камчадалам клистиры ставил!

Немец обиделся:

– То неправда! Хоть я и ставил здесь клистиры, но за всем в столице происходящим следил внимательнейшим образом!

В разговор вдруг влез Панов:

– Нет, сей господин в отношении слабости бывшего государя очень верно заметить изволил. Да и вольность дворянам он, как говорят, самым наикурьезнейшим образом даровал. Проект сего указа Митька Волков, секретарь его, сочинил, когда Петр Федорович в своем кабинете его с датской собакой запер.

– Что за ахинея! С какой собакой?

– А вот, – хищно улыбаясь, стал рассказывать поручик, – желая от своей ненаглядной Катьки Воронцовой сокрыть намерение провести ночь с другой наложницей, сказал ей покойный государь, что в рассуждение благоустройства государства собрался он с секретарем своим заняться ночью важными делами. Вот и запер он Митьку в кабинет с наказом сочинить к утру документик поважнее. Сидел-сидел в кабинете Волков с его собакой да скуки ради российскому дворянству порадеть решил – к утру манифест о вольности и настрочил. А государь его, почти не глядя, и подмахнул.

– Поносная историйка! – стукнул Хрущов кулаком. – Вранье!

Гурьев с холодным спокойствием заметил:

– Да что тебе, Петруша, государь покойный так полюбился? Али не ты свою роту июня двадцать восьмого дня*[28 июня 1762 года произошел переворот, давший трон Екатерине] виват Екатерине Алексеевне кричать заставлял? Али забыл?

Хрущов резко, так что водку расплескал, поворотился к Гурьеву: