Искусство путешествовать - Ален Боттон

Почему же мы так легко поддаемся очарованию таких мелочей, как входная дверь в дом в чужой стране? Почему можно влюбиться в страну или в город просто потому, что там есть трамваи, а люди редко вешают занавески на окна в домах? Какой бы абсурдной и преувеличенно бурной ни казалась наша реакция на некоторые мелкие (и в общем-то мало о чем говорящие) детали в заграничной жизни, на самом деле подобные ситуации хорошо знакомы любому по собственной жизни. Мы ведь порой точно так же влюбляемся в человека из-за ерунды, например, приходя в восторг от того, как он намазывает масло на хлеб. В другой ситуации нас эмоционально отталкивает человек, который, видите ли, не угодил нам всего-навсего своими предпочтениями в области дизайна обуви. Обвинять себя в легкомысленности и подверженности воздействию малозначащих факторов значит просто игнорировать тот факт, что детали порой имеют в нашей жизни решающее значение.

В тот амстердамский дом я влюбился по той простой причине, что он показался мне воплощением достоинства и скромности. Здание было явно удобным для жизни, но не пыталось выглядеть роскошным. Оно могло быть построено в обществе, исповедующем принцип финансовой умеренности. Дизайн дома являл собой воплощение точности и достаточности. Парадные входы в лондонские дома обычно пытаются предстать в торжественном образе портиков классических храмов. В Амстердаме же почему-то легко смиряются со своим утилитарным статусом и избегают всякого рода колонн и оштукатуренных откосов, вполне довольствуясь ничем не украшенной кирпичной кладкой. Понравившееся мне здание было современным в лучшем смысле этого слова — оно просто воплощало в себе порядок, свет и чистоту.

В самом приблизительном и тривиальном восприятии слова «экзотический» очарование незнакомых мест ощущается благодаря самому факту их новизны: мы приходим в восторг, обнаружив верблюдов там, где дома привыкли видеть лошадей, увидев ничем не украшенный подъезд многоквартирного дома там, где в нашей стране обязательно пристроили бы какие-нибудь колонны. Но есть в этом узнавании новизны и другое, более глубокое и утонченное удовольствие: мы так высоко оцениваем отдельные детали иностранного быта далеко не только потому, что нам они в новинку. Нет, просто порой они оказываются куда ближе нашему внутреннему восприятию мира и нашим представлениям о том, что красиво и удобно, чем все то, что может предложить нам родина.

Мои восторги по поводу жизни в Амстердаме были теснейшим образом связаны с моей неудовлетворенностью некоторыми сторонами существования в стране, где я родился и вырос. Дома мне очень не хватало подлинной современности и эстетической простоты и лаконичности. Мне претили наше английское нежелание жить в городе по-городскому и наш образ жизни и мысли, непредставимый без тюлевых занавесок.

Порой то, что мы с восторгом воспринимаем за границей как экзотику, на самом деле является именно тем, чего нам так не хватало дома.

Для того чтобы понять, что стало столь экзотично-притягательным для Флобера в Египте, для начала будет полезно внимательно разобраться в чувствах, которые он испытывал по отношению к Франции. То, что так привлекало его в Египте своей новизной, неожиданностью и в то же время осмысленностью, во многих отношениях было полным противоречием тому, что вызывало его плохо скрываемую ярость в родной стране. В основном это было связано с системой ценностей, убеждениями и моделью поведения французской буржуазии, которая со времени падения Наполеона являлась доминирующей силой во французском обществе, определяя тон и характер периодической печати, политику, этику и светскую жизнь. Для Флобера французская буржуазия оказалась вместилищем всех самых отрицательных человеческих качеств, таких, как снобизм, лживая и ложно понимаемая добропорядочность, расизм и невероятное помпезное самодовольство. «Мне самому порой бывает странно, насколько легко самые обыкновенные, банальные высказывания [нашей буржуазии] ставят меня в тупик или же, наоборот, выводят из себя, — жалуется он, с трудом сдерживая копящуюся ярость. — Все эти жесты, голоса, интонации — я просто не в силах выносить их. А от их примитивных и глупых высказываний у меня начинает кружиться голова… Буржуазия… — это для меня нечто непостижимое». Тем не менее на протяжении тридцати лет писатель упорно пытался понять этих людей, наиболее наглядно отразив результат этого процесса в своем «Лексиконе прописных истин» — сатирическом каталоге наиболее характерных и удивительных, с его точки зрения, предрассудков, свойственных французской буржуазии его времени.

Даже элементарная попытка хотя бы в общих чертах сгруппировать по темам статьи, вошедшие в этот словарь, поможет понять, что именно в родной Франции вызывало такое отторжение у писателя и на чем основывался его энтузиазм по поводу Египта.

Подозрительно-неодобрительное отношение к творческим людям

Абсент — яд страшной силы. Одна рюмка — и вы покойник. Журналисты пьют его, когда пишут статьи. От абсента погибло больше наших солдат, чем от бедуинских сабель и пуль.

Архитекторы — все идиоты; делая проект дома, всегда забывают предусмотреть в нем лестницу на второй этаж.

Нетолерантное отношение к жителям других стран, невежество относительно всего, что касается этих стран (и животных, там обитающих)

Английские женщины — даже не верится, что у них могут быть симпатичные дети.

Верблюд — у дромадера два горба, у бактриана — один. Или наоборот; никто и никогда не в состоянии этого запомнить.

Слоны — известны своей хорошей памятью, а также тем, что поклоняются солнцу.

Французы — величайший народ на земле.

Гостиницы — бывают хорошими только в Швейцарии.

Итальянцы — все музыканты. Все обманщики и предатели.

Джон Буль — если вы не знаете, как зовут англичанина, смело обращайтесь к нему, называя Джоном Булем.

Коран — книга, написанная Магометом. В основном в ней речь идет о женщинах.

Чернокожие — очень странно: оказывается, у них белая слюна и они даже могут говорить по-французски.

Чернокожие женщины — в постели лучше, чем белые (см. также: Брюнетки и Блондинки).

Черный — всегда следует добавлять «как эбеновое дерево».

Оазис — постоялый двор или гостиница в пустыне.

Женщины из гарема — все восточные женщины принадлежат к чьему-либо гарему.

Пальма — придает особый колорит восточным пейзажам.

Мачизм — серьезное и вдумчивое отношение к жизни.

Кулак — управлять Францией нужно твердой рукой, а еще лучше — железным кулаком.

Ружье — в загородном доме обязательно нужно иметь хотя бы одну штуку.

Борода — признак силы. Слишком большая борода вызывает облысение. Прикрывает галстук от преждевременного износа.

В августе 1846 года Флобер пишет Луизе Коле: «Я не могу воспринимать себя в полной мере серьезно, несмотря на то что на самом деле я очень серьезный человек. Просто дело в том, что я нахожу себя невероятно смешным. Разумеется, смешным не в том смысле, который вкладывается в это слово авторами простеньких фарсовых комедий. Нет, я имею в виду то смешное, что, похоже, является неотъемлемым качеством нормальной человеческой жизни и что проявляется во множестве элементарных действий и самых обычных каждодневных поступков. Так, например, я ни разу в жизни не побрился, не посмеявшись над собой при этом: по-моему, это просто на редкость дурацкое занятие. Впрочем, все это так трудно сформулировать и объяснить…»

Сентиментальность

Животные — «Ах, если бы только животные умели говорить! Многие из них, несомненно, умнее людей».

Причастие — день первого причастия — «счастливейший день в жизни человека».

Вдохновение (поэтическое) — может быть вызвано: видом на море, любовью, женщинами и т. д.

Иллюзии — непременно следует изображать, что когда-то у вас их было много, и жаловаться на то, что все они были разбиты и утрачены.

Вера в прогресс, гордость за достижения техники и новые технологии

Железная дорога — непременно следует выражать восторг по поводу этого транспортного средства: «Между прочим, дорогой мой, вот мы с вами сейчас здесь сидим и беседуем, а я с утра уже успел съездить в город Х. Я сел на поезд, сделал в Х свои дела и на поезде вернулся обратно уже к Х часам пополудни».

Претензии